Карл Верисгофер - Сокровища Перу

— Что же из того, пусть едят, если им это нравится, я-то, во всяком случае, не так легко им дамся на жаркое — нас здесь восемьдесят человек и все прекрасно вооружены. Что может сделать против нас жалкая горсть дикарей?! — сказал Рамиро. — Идемте дальше, а то они, пожалуй, подумают, что мы их испугались!

— Меня оставьте пока здесь, — сказал доктор Шомбург, — я отдохну немного. Кажется, я схватил сильную лихорадку.

И сойдя с мула, он опустился на траву, прислонясь спиной к стволу дерева. Он был бледен, как полотно, и во всей его позе проглядывало крайнее утомление и слабость.

— Тем более нам следует спешить, чтобы найти надежный приют для нашего больного, — сказал Рамиро, — господа, кто идет со мной в их деревню? — добавил он, приглашая желающих.

Едва успели путешественники сделать несколько шагов, как к ним навстречу выступило несколько человек туземцев и жестами дали им понять, что они могут идти до этого места, но ни шагу дальше.

— Тренте! — крикнул Рамиро, — поди сюда, может быть, ты от своей бабушки научился понимать их наречие и сумеешь побеседовать с ними.

Но Тренте забрался в самый хвост каравана и притаился за вьючными мулами. Он дрожал всем телом: вид этих долговязых размалеванных парней леденил кровь в его жилах. В этот момент около сотни туземцев, мужчин, женщин и детей в мехах лисиц, в змеиных шкурах, с головой кошки или собаки в виде головного убора, с громкими криками, приплясывая, подскакивая, присвистывая, бежало, что было мочи, точно спасаясь бегством от какой-то беды, по лесной полянке навстречу путешественникам. Все они были пестро изукрашены лисьими хвостами, крыльями пестрых попугаев, мехами и шкурами разных животных.

Все они потрясали в воздухе руками, раскрашенными бряцающими браслетами из когтей, костей и камней. Такие же браслеты были у них и на ногах, которыми они беспрерывно выделывали самые невозможные движения. Ожерелья на шее тоже бряцали и гремели; в общем получался страшный шум, служивший как бы аккомпанементом к душераздирающему крику, визгу и гаму, которым дикари приветствовали белых. Дети ревели и плакали, собаки лаяли, женщины вопили и кричали, мужчины орали.

— Тренте! Тренте! Где ты? Скажи нам, чего от нас хотят эти люди?

Из-за спин других путешественников показалось теперь уже веселое и довольное лицо Тренте.

— Они говорят, что они наши братья и друзья и обещают нам большой горшок минго!

— А, так ты понимаешь, что они говорят! Что это за минго?

— Минго, это очень вкусная вещь — это водка!

— Прекрасно! Но когда же они перестанут орать?

— Когда и вы, со своей стороны, пообещаете им что-нибудь подобное!

— Что же нам сказать им?

— Говорите все, что хотите, это безразлично, только говорите побольше и погромче и на каком хотите языке!

Путешественники принялись болтать, кто по-немецки, кто по-испански всякий вздор.

Шум и гам стоял такой, что чирикавшие, кричавшие и щебетавшие повсюду птицы мгновенно разлетелись и смолкли; даже свиньи и козы сбежали от этого крика. Минут десять длился этот невероятный гам, затем смолкли эти дикие звуки и крики: все окончательно выбились из сил, и разряженные дикари тем же шагом, похожим на бег, поспешили вернуться в свою деревню.

— Ну, теперь и нам, пожалуй, можно войти в их селение! — сказал кто-то.

— Нет, нам следует ожидать приглашения по всей форме.

— Смотрите, вон идет хромая старуха, вся выкрашенная желтой краской, почти совсем нагая, а нос замазан черным и руки тоже все черные!

— Как безобразно! Как отвратительно! — воскликнул Бенно. — Смотрите, она собирается говорить; какой у нее важный, торжественный вид!

Старуха подняла свою тощую руку и широким жестом указала на юг, бормоча какие-то слова, затем на север, на восток и на запад и, наконец, приложила обе руки к своей впалой иссохшей груди.

— Понимаю! Понимаю! — закивал головою Рамиро, — ты хочешь сказать, что тебе и твоему народу принадлежит весь мир и все, что мы видим, ваше владение, а сама ты, конечно, колдунья этого славного и могущественного племени?

— Ну да, ну да! — поддакивал, кивая головою, Тренте. Затем старуха произнесла с особенной торжественностью еще несколько странных слов, что означало:

— Чужестранцы, добро пожаловать! Вы можете вступить в нашу альдеа! [1] Деревня.

Теперь Тренте с величайшей готовностью перевел слова колдуньи и благодарность белых, выраженную в самых лестных словах.

После этого весь караван смог в полном составе свободно вступить в деревню, состоявшую из хижин, похожих на пчелиные ульи, раскиданных посреди засеянных и засаженных садиков и огородов. С первого взгляда вид производил приятное и отрадное впечатление. Не только наружные стены хижин, но даже и деревья, и кусты в садиках были пестро разукрашены самыми разнообразными предметами. Очевидно, этот народец питал особое пристрастие ко всякого рода украшениям.

На концах скрещивавшихся вверху балок, поддерживающих крышу, повсюду красовалась пестрая диадема из крыльев разноперых попугаев. Стены хижин были увешаны венками и гирляндами из пестро раскрашенной соломы и стружек, образуя различные фигуры, а изукрашенные перьями стрелы, воткнутые целыми пучками в эти фигуры, дополняли внешнее убранство хижин.

У входа почти каждой хижины видны были какие-то странные фигуры, такие же фигуры виднелись и внутри хижин, вдоль стен и даже спускались с потолка и висели в воздухе.

— Это какие-то человеческие фигуры, сделанные из соломы, или же гигантские изображения каких-то невидимых птиц! — сказал один из путешественников.

В это время к ним приблизился рослый туземец, весь, с ног до головы, выкрашенный в черный цвет, с ярко-зелеными полосами поперек живота.

— Это какой-нибудь придворный чин, явившийся приветствовать нас от имени своего короля и повелителя!

Приблизившись к ним, черномазый туземец с приветливой улыбкой указал им рукой на большую, особенно богато разукрашенную хижину и при этом добавил, что она предназначена для них.

— Тренте, переведи ему, что мы очень благодарим, — сказал Рамиро, — и спроси его, не вождь ли он этого народа? Скажи, что мы имеем для него кое-какие подарочки!

Тренте перевел.

Туземец отрицательно покачал головой.

— Нет, чужестранцы, — отвечал он, — я не вождь и не предводитель моего народа; благородный и доблестный Тенцилей сидит в своей хижине и горюет.

Рамиро, как искусный и опытный актер, тотчас же придал страдальческое выражение своему лицу.

— Это меня очень печалит, уж не болен ли мой могущественный покровитель, храбрый Тенцилей?

— Нет, чужестранец, храбрый Тенцилей здоров!

— Не оплакивает ли он утраты какого-нибудь дорогого и близкого его сердцу лица?