Томас Бергер - Маленький Большой человек

После того, как я прожил некоторое время с Шайенами и изучил их повадки, я вспомнил этот случай и задним числом понял, что было с этим парнем. На него «нашло». Что-то расстроило его — может, наткнулся на зыбучие пески, когда переправлялся через реку, а, может, лягушка на берегу квакнула ему что-то оскорбительное — и он поплёлся дальше, совершенно подавленный, и, решив умереть, сел и запел песню смерти. В старые времена, до того, как пришли белые, — индеец мог отдать концы только в бою, а ещё — помереть от стыда. Но белые принесли с собой множество болезней — оспу, например, которая выкосила целый народ — племя Мандан — и умирать по причинам морального характера стало бессмысленно. Смерть от стыда, или горя почти исчезла, хотя отдельные упрямые парни, вроде нашего друга, могли при случае и выкинуть такой номер.

Но, видимо, на этот раз что-то не сработало, потому что на следующий день я видел этого самого парня в лагере, он косил глазом в маленькое зеркальце, какие продаются в лавках торговцев, и выщипывал растительность на лице костяным пинцетом. Видать, суетное в нем возобладало и душа его исцелилась…

Ехать было немного полегче, потому что вождь двигался теперь медленным шагом и через, каждые полмили вообще останавливался, поворачивался к нам и подавал какие-то сигналы руками, сопровождая их восклицаниями на своём варварском наречии — Кэролайн расценивала эти его маневры как проявление восхищения ею, ну, и всякая тому подобная чепуха. После этого вождь грустно смотрел на нас минуту-другую и ехал дальше.

Ну, тут, пожалуй, надо вам объяснить кое-что, ибо вы ведь, конечно, заметили, что ни Старая Шкура, ни я, никак не могли взять в толк, что, Шайен происходит, и ещё не скоро поняли это.

Так вот, главное, что надобно вам сказать, это то, что вождь вовсе не просил отдать ему Кэролайн и меня, когда приехал утром к каравану. На самом деле он произнес длинную речь по поводу вчерашней резни, начисто снимая с Шайенов всю ответственность за происшедшее, но потому как он тогда ещё любил белых и к тому же полагал, что его не погладят по головке, когда всю эту историю узнают военные в форте Ларами, он, как человек честный, привел нам лошадей в порядке компенсации за убитых мужчин.

Вот так и вышло, что из-за любви Кэролайн к романтике и её привычке делать поспешные выводы, которую она унаследовала от нашего папаши, мы увязались за Старой Шкурой и тащились за ним через прерию по ужасному недоразумению. Вождь думал, что мы преследуем его потому, что хотим получить большую компенсацию, а в речах, которые он произносил на привалах, выражался протест против нашей несправедливости, против того, что мы гонимся за ним, как койоты, которые как пристанут, так тащатся за тобой много миль.

Кэролайн бросала на него влюбленные взгляды, а этот краснокожий бедняга читал в них лишь отвращение и безжалостную ненависть. Позже, через много лет, я очень полюбил Старую Шкуру Тип и. На его долю выпало столько бед и несчастий, что и представить себе невозможно… Ни одному смертному — ни белому, ни краснокожему — столько не выпадало. А несчастному мы с особой легкостью отдаем свои симпатии и любовь.

В общем, как я уже сказал, никто из нас не понимал, что происходит, но мне и моей сестрице было намного легче, чем вождю, потому что мы-то во всём полагались на него, а он, бедняга, в конце концов решил, что мы демоны, и только ждём темноты, чтобы похитить разум у него из головы, и потому он всю дорогу бормотал какие-то молитвы и заклинания, чтобы навлечь на нас злых духов. Но так уж ему не везло, что по пути нам ни разу не встретился ни один зверь из числа его братьев и союзников — таких, как Гремучая Змея или Дикая Собака, которые всегда помогали его колдовству, а попадался только Кролик, который давно имел зуб на вождя за то, что он однажды, спасая свой лагерь от ночного пожара, уговорил огонь повернуть в другую сторону и сжечь дома Кроликов. Так все и вышло — подойдя вплотную к лагерю, огонь уже опалил шкуры, которыми были покрыты типи, но потом вдруг отвернул в сторону и не тронул жилищ, племени.

После этого случая все кролики в прерии знают вождя в лицо, а случись им наткнуться на него одного, поднимаются на своих огромных задних лапах и говорят: «Мы думаем про тебя плохие мысли». А ещё называют вождя его настоящим именем — хуже этого ничего и придумать нельзя. А потом скачут прочь, только хвостики мелькают — либо чёрные, либо белые, смотря какие встретятся кролики, но этого краснокожего невзлюбили и те, и другие…

А ещё скажу я вам: стоило мне оказаться в обществе Старой Шкуры, эти зверьки так и лезли мне на глаза, да в таком количестве, в каком я их никогда в жизни раньше не видел. Стоило ему кончик мокасина высунуть из жилища — они уже тут как тут, скачут, сбегаются со всей округи — и не сосчитать их, словно искры в кузне, когда куют подкову. Один только способ есть у краснокожего, чтобы спастись от той напасти, от того наказания, которому мы с Кэролайн, сами того не ведая, подвергли вождя, и этот способ — полное безразличие. Если индейцу не удается достаточно быстро и легко добиться своей цели, ему сразу становится дико скучно, он тут же утрачивает к ней всякий интерес и старается поскорее забыть. Индейцу интересно только то дело, которое идет как по маслу, без сучка, без задоринки. Вот так же и Старая Шкура Типи — через некоторое время плотней закутался в своё красное одеяло, под которым ему было прохладнее, чем просто под палящими лучами солнца, и поехал себе вперёд, ни на кого не обращая внимания, словно тут, к северу от реки Платт, кроме него не было ни одной живой души.

Третий воин (если вторым считать парня, что остался сидеть посреди прерии, потому что ему втемяшилось в башку, что он умирает) то и дело отъезжал от нас куда-нибудь в сторону — на полмили влево, вправо или вперёд — не иначе как высматривал врагов, а ещё — что-нибудь поесть, потому как первого у Шайенов всегда в избытке, а второго все время не хватает.

Вот так мы и ехали к лагерю Шайенов, до которого было, наверное, миль десять, не больше, если от Плата ехать на северо-восток за пущенной стрелой — то есть, по прямой. Но так уж вышло, что наш маленький отряд добирался туда три или четыре часа — потому как вождь петлял, кружил и выписывал зигзаги: видать, очень ему хотелось, чтобы мы с Кэролайн от него отвязались.

Солнце ещё не село, оно висело над горизонтом на расстоянии одной ладони от него, но прерия под копытами лошадей уже окрашивалась в багрянец. Кто знает эту страну, тот запросто может определить в любой момент время суток, даже не глядя на небо, а просто присмотревшись к любой кочке — как на неё падает свет. Но это, конечно, белый человек. А индеец вообще не меряет время, как белый, потому как он, по белым понятиям, никуда не спешит. Вот, к примеру, вы можете себе представить, как Колумб говорит: «Пожалуй, надо отправляться: сейчас 1492 год, и я должен пересечь океан к полуночи 31 декабря, а иначе не успею открыть Америку в этом году, и тогда она будет открыта только в следующем». А краснокожий рассуждает совсем иначе. В языке жестов слово «день» изображается точно так же как «сон» или «спать». И глядя на пятачок земли, на ту самую кочку, индеец видит совсем не то, что белый. Он видит, какие звери проходили здесь за последние две недели, какие птицы пролетали над этим местом, далеко ли до ближайшей воды и все такое, а кроме того ещё кучу всякой сверхъестественной всячины, потому как для него все едино и нет никакой разницы — естественное или сверхъестественное…