Томас Бергер - Маленький Большой человек

На солнцепеке играли дети. Я видел мальчика с маленькой игрушечной лошадкой из обожжённой глины; эту лошадку украшала любопытная попона — свернутый зелёный банкнот. Встречались и другие сувениры, напоминавшие про Седьмой кавалерийский полк: одна женщина была одета в синий френч с нашивками капрала, несколько детишек перебрасывались полевой кавалерийской шляпой, а в одном месте на земле валялись армейские подштанники с именем бывшего владельца, вышитым на поясе, ещё дальше попались рубашка, затвердевшая, как пергамент, от запёкшейся крови, рваные брезентовые патронташи, ненужные сапоги. У брода было ещё большее количество такого барахла; мальчики в реке купали лошадиный табун, при этом среди индейских пони выделялось несколько крупных гнедых жеребцов со знакомым тавром «7 КП».

На нас никто не обращал внимания, даже женщины миннеконжу, которые стирали в реке. Мы со Старой Шкурой Типи вошли в воду, а надо сказать, что Литтл Бигхорн — река со стремительным течением, и вода в этом месте доходила до пояса, и перешли реку вброд. Как был одет я, уже упоминалось, но я ничего не сказал об облачении вождя, а его голову украшал полный боевой убор из орлиных перьев, которые, если тщательно присмотреться, были немного побиты молью, но всё равно это был великолепнейший головной убор: каждое перышко заканчивалось белым пушком и крошечными круглыми зеркальцами на висках, а сзади он, этот головной убор переходил в длинный хвост из таких же перьев, конец которого доходил до пят и даже волочился по земле. Лицо было раскрашено алой краской, на щеках — жёлтые молнии. В одной руке он держал огромный лук, особый, с ненатянутой тетивой и с железным копьеобразным наконечником, прикрепленным к верхнему концу. В другой руке вождь нес тот старый священный узел, который я помнил по Уошито и даже ещё более давним временам; его кожаная обертка с одного края превратилась в труху и оттуда торчала птичья лапка — амулет, приносящий удачу. Я приглядывал за ней, чтобы не выпала, но засунуть назад не решался, потому что нельзя прикасаться к священным вещам других, нельзя даже знать что там, в этом узле.

Я увидел место, где ещё вчера мы переезжали через Овраг Священного Хвоста. Земля тут была взбита копытами, были тут и следы подкованных железом кавалерийских лошадей, уходившие прямо в воду, но мы так далеко не забирались, так что это, должно быть, они были оставлены отбитыми лошадьми, которых индейцы перегоняли в свою деревню.

Мы прошли милю, а то и больше, поперечным оврагом, по которому отходил Кастер, потом поднялись по склону и стали карабкаться ещё выше к этому последнему гребню. Мы немало прошли, прежде чем мне попался первый труп, хотя, возможно, здесь были и другие, свалившиеся в многочисленные ущелья вокруг, а то и сброшенные туда после того, как были раздеты и изувечены.

Но вскоре трупы стали встречаться чаще; издалека на ярком солнце они казались белыми-белыми, словно поле, усеянное валунами. Вон один, второй, а вон два или три; попадались и кучки по десятку, лежавшие там, где упали, почти все по подразделениям. Следов панического бегства заметно не было. Да, их убивали, но заставить бежать не смогли. А если вспомнить, сколько среди них было новобранцев, вспомнить, до чего они устали после двухдневного перехода без какой-либо передышки, вспомнить превосходящие силы противника, то надо признать, что они и правда не ударили в грязь лицом.

И сейчас, когда мы с трудом тащились вверх, Старая Шкура неожиданно произнес:

— После этого боя я стал лучше думать о белых людях. Я не догадывался прежде, что они знают, как надо умирать…

— А ты можешь их видеть, дедушка?

— Почти, — сказал старик. — Их тела так сверкают… Но как только мы подходили ближе, беломраморный цвет не оказывался чистым, он имел прожилки, а иногда был забрызган красным, который на жаре побурел. К тому же появился запашок, на который слетелись миллионы мух; при нашем приближении в небо взлетали стаи птиц и кружили над головами, а койоты отбегали на безопасное расстояние. А ещё было немало лошадиных трупов. На этой квадратной миле валялось их не меньше сотни.

Я сцепил зубы, задержал дыхание и устало потащился дальше — земля будто уходила из-под ног, словно брёл я зыбучими песками, хотя на самом деле была она сухая, как зола. Но я продолжал идти, ведь Старая Шкура Типи недаром шёл сюда, у него была какая-то большая цель. Не вурдалак же он… И, думаю, что лишь благодаря ему я вообще смог понять, что Шайен произошло на этом ужасном гребне и при этом не сойти с ума.

— Да, — сказал он, сделав глубокий вдох сквозь древние пергаментные ноздри, — наверно, там, на другой стороне они счастливы, счастливы, что умерли как воины, и не как Те-Что-Пасут-Коров, или как Те-Что-Растят-Кукурузу или как безумные Те-Что-Роют-Золотой-Песок, или как Те-Что-Кладут-Железо-Для-Огнедышащей-Телеги. И вот что, сын мой, я скажу тебе… Я ведь прежде долго думал, что все белые мужчины превращаются в женщин…

Он остановился на какую-то минуту, чтобы дать мне возможность отдохнуть. А и правда, этот ночной сон сотворил со мной буквально чудо, ну и, конечно, повязка на плече… Чудом являлось уже одно то, что я мог ходить, не то что лазить по горам. Ну, а сам Старая Шкура Типи не выказывал никакого переутомления, хотя на солнечном свете его преклонный возраст был заметен: эти овраги на его лице были настолько глубоки, что муха подумала дважды, прежде чем взбираться на их крутые склоны. Действительно, лицо его было миниатюрной копией здешних мест. И рядом с его обветренной кожей, там, где она проступала из-под краски, кожаная обертка его священного узла смотрелась почти что новой.

Сейчас он обернулся и, казалось, обозревал всю панораму; к груди он прижимал священный узел и копьеобразным концом лука, на котором болталось два пера, указывал перед собой:

— Оттуда шёл Ссадина и с ним много воинов, — сказал он, — а оттуда — Вороний Вождь. Там, внизу, Хромой Белый Человек и Шайены, а также миннеконжу и другие прорывались сквозь солдатские цепи, в то время как великий Неистовая Лошадь и Две Луны прошли вдоль реки, а потом зашли оврагами синим мундирам в тыл и внезапно ринулись на них… Да, мой сын, это был величайший бой всех времен, и другого такого уже не будет никогда.

Его хрипловатый голос слегка дрогнул, и по желобам у огромного алого носа с жёлтыми обводами скатились две слезы и исчезли в вертикальных складках его верхней губы. При этом рот его был подобен речной системе с притоками сверху и снизу.

И несмотря на всё, что я пережил, мне стало жаль его и я сказал:

— Наверняка ещё будут сражения, — хотя и не видел, что ему за толк в этом, поскольку он и так был слишком дряхл, чтобы участвовать в этой недавней битве.