Томас Бергер - Маленький Большой человек

Старая Шкура Типи покачал головой:

— Эти Вороны, — сказал он, — в былые времена были хорошие воины, но сегодня они покрыли себя бесчестием, воюя бок о бок с белыми солдатами. Я слышал, что на реке Жирной Травы они бежали, и я даже не удивился.

Ну, если говорить о бесчестии, то вот он я, пожалуйста, живой, заметьте, пример. А ведь я даже и не заикнулся хоть как-то объяснить, почему я был вместе с Кастером. Если это вообще можно было объяснить. Но хоть попытаться я был обязан. Вот и говорю я ему:

— Дедушка, немногие из людей могут похвастать твоей мудростью. Остальные часто попадают в такие положения, в которых не в силах разобраться, и вынуждены просто спасать свою жизнь. Так и я, Маленький Большой Человек… — и едва я сказал это, как тут же понял свою ошибку.

— О-о-о! — воскликнул Старая Шкура. — Никогда нельзя произносить свое имя вслух. Злой дух может похитить его, оставив бедного человека безымянным.

Я хотел взять свои слова обратно и продолжить свое объяснение, но вождь зевнул и сказал, что ложится спать, и как сказал так и сделал.

На следующее утро, когда мы проснулись и купались в холодном ручье, сбегавшем с гор, Старая Шкура Типи разделся, погрузил свое древнее тело в воду и принялся плескаться, словно воробей. Я как раз собирался хорошо позавтракать. А вождь тем временем вытерся одеялом, завернулся в другое и говорит:

— Мой сын, сегодня я должен подняться высоко в горы. У меня там важное дело. Ты отведешь меня туда?

И он сказал, что я, если хочу, могу утолить голод, а ему нельзя. Из чего я понял, что он задумал совершить какое-то священнодействие; и хотя я мог бы поесть, но мне не хотелось оскорблять богов своим полным брюхом. Так что к пище я тоже не притронулся, и мы с ним отправились в путь. Ну, об этом решении, в течение многих часов карабкаясь вверх, я ещё пожалел, потому как место, которое он выбрал, оказалось высокой вершиной. К обеду мы одолели только половину этой горы, но с собой не взяли даже и глотка воды, и чем выше мы поднимались, тем меньше было возможности её найти. А я ещё не совсем оправился от ран и дышать с каждым шагом становилось всё труднее.

А Старая Шкура Типи шагал твёрдо, решительно и широко. Голову его украшало единственное орлиное перо. На нем было красное одеяло и больше ничего кроме набедренной повязки. Думаю, издалека, когда не видны морщины, его можно было принять за молодого воина.

Ну, мы шли и шли, шли уже много часов, и когда поднялись выше линии леса, я почувствовал, что голова у меня кружится и в глазах двоится. Время от времени мы останавливались, чтобы я мог отдышаться, но вождь не садился, а лишь некоторое время нетерпеливо переминался с ноги на ногу, а потом говорил:

— Идем, мой сын. Бывает пора, когда надо помедлить, а бывает пора, когда надо спешить.

И я вставал и тащился вслед за ним.

Только к концу дня мы поднялись на вершину. Это была единственная остроконечная вершина во всей гряде; наверху почти не было растительности — сплошные камни. Неподалёку я увидел снежного барана-толсторога; тот прыгал с уступа на уступ. А к западу, сколько видит глаз, всё были только горы и горы, ничего кроме гор, до самого солнца, низко висевшего над дальними вершинами. Никогда в жизни не видал я такого неба, такого огромного и такого чистого. Бездонно голубым оно было, словно сапфировый купол над головой, но только куполу, ему положен предел, а этому небу, ему предела не было. Оно было открытым во все стороны и бесконечным. Будь ты птицей, можно было бы лететь прямо вверх бесконечно, лететь быстро-быстро изо всех сил, и всё равно оставаться на одном месте…

Глядя на большой круг Вселенной, я почувствовал, что голова у меня больше не кружится, и дрожь в коленях прошла. Я шёл и в то же время оставался на месте, в самом центре Вселенной, где все сущее объясняется само собой, просто потому, что оно существует. И был ты на реке Жирной Травы или не был, и на чьей стороне, и остался ты в живых или погиб — не имело никакого значения.

Все мы были просто люди. Тут, на вершине, не существовало никаких различий.

Я повернулся к Старой Шкуре, чтобы сообщить, что понял смысл его слов, но он уже повернулся ко мне спиной, сбросил одеяло и, подставив своё старое изрезанное тело лучам заходящего солнца, закричал могучим голосом, который прозвучал, словно раскаты грома, мечущиеся от вершины к вершине:

— Хэй-хэй-хэй-хэй-хэй-хэй-хэй!

Это был знаменитый боевой клич Шайенов, и он бросал его в лицо вечности и делал это в последний раз. В его незрячих глазах стояли слезы, ибо он плакал от пронзительного счастья, которое испытывал в этот миг, и старое его тело била дрожь.

— Выходи и сразись со мной! — кричал он, — Сегодня хороший день, чтобы умереть!

Потом он рассмеялся, словно знал, что смерть в этот момент испугалась его и спряталась в своём типи.

Потом он принялся молиться Духу Вездесущему тем же громоподобным голосом, ничего не клянча и не канюча, с благородством и достоинством:

— Благодарю тебя за то, что создал меня Человеком! Благодарю тебя за то, что помог мне стать воином! Благодарю тебя за все мои победы и поражения! Благодарю, что даровал мне зрение, благодарю и за слепоту, в которой я увидел дальше…

Я убил много мужчин и любил много женщин, и съел много мяса. Голодным я тоже бывал и за это тоже благодарен, как благодарен за пищу, которая голодному вдвойне сладостна.

О, Великий Отец, ты сотворил все сущее на свете, ты наставляешь его, и теперь ты решил, что Людям скоро придется вступить на новую тропу. Благодарю тебя за победу, которую ты даровал нам прежде, чем это произойдет. Даже если моему народу суждено постепенно сойти с лица земли, всё равно он будет жить во всех, кто смел, дерзок и силён. И женщина, увидев мужчину, который храбр, горд и непокорен, даже если он бледнолицый, воскликнет: «Вот настоящий Человек!»

А теперь я собираюсь умереть, и если смерть не хочет начинать сражаться, я прошу тебя в последний раз даровать мне былую власть над ходом событий.

На соседней скале показался баран-толсторог, тот самый, что я видел раньше, а, может, и другой, с роскошными кручеными рогами; он повернулся и, казалось, взглянул на нас недоумённо. Но Старая Шкура Типи имел в виду, конечно, не это. Да он и не мог это видеть, и потому ещё раз издал боевой клич, и покуда клич этот звенел над горами, эхом отражаясь от скал, где-то на западе раздался в ответ раскат грома; и хрустально чистое небо вдруг затянуло тёмными тучами, они закрыли солнце и чёрной громадой понеслись на нас.

Я стоял, объятый ужасом, и тут Старая Шкура Типи запел, и когда тучи оказались у нас над головой, в его лицо, обращённое к небу, ударили потоки дождя, смешавшись со слезами счастья.