Фенимор Купер - Кожаный Чулок. Большой сборник

После того как улеглось первое волнение, вызванное страшным известием, по всему английскому лагерю, который протянулся вдоль берега Гудзона в виде цепи отдельных укреплений, прикрытых траншеями и, в свою очередь, прикрывавших самое крепость, разнесся слух, что на рассвете отборный полуторатысячный отряд выступит в форт Уильям-Генри, к северному концу волока. Этот первоначальный слух вскоре подтвердился: из ставки командующего в части, отобранные им для экспедиции, полетели приказы о немедленном выступлении. Все сомнения насчет намерений Вэбба рассеялись, и часа на два-три лагерь, оглашенный топотом бегущих ног, заполонили озабоченные лица. Новобранцы хватались за что попало, суетились и лишь замедляли сборы чрезмерным рвением, скрывавшим некоторую тревогу; опытные ветераны снаряжались в путь с серьезностью, исключавшей какую бы то ни было спешку, хотя их посуровевшие черты и озабоченный взгляд достаточно явственно свидетельствовали, что они не так уж сильно рвутся в еще незнакомые им чащи, где их ждут жестокие схватки. Наконец солнце, озарив лучами дальние холмы на западе, скрылось за ними; ночь окутала пустынную местность своим покровом, и шум сборов постепенно утих; в бревенчатых офицерских хижинах погас последний свет; на горы и журчащий поток легли сгустившиеся тени деревьев, и вскоре в лагере воцарилась та же глубокая тишина, что и в окружавших его бескрайних лесах.

В соответствии с отданным накануне приказом солдаты были вырваны из тяжелого сна грохотом барабанов, раскатистое эхо которых разнеслось в сыром утреннем воздухе по самым отдаленным просекам; занимался день, и косматые контуры высоких сосен все отчетливей вырисовывались на фоне ясного безоблачного неба, уже посветлевшего на востоке. В мгновение ока лагерь ожил: даже самый ленивый солдат вскочил на ноги, чтобы проводить выступающих товарищей и разделить с ними волнение прощальных минут. Уходящий отряд быстро занял несложный походный порядок. Хорошо обученные регулярные части королевских наемников с присущим им высокомерным видом проследовали на правый фланг; на левом же скромно разместились менее требовательные волонтеры-колонисты, приученные долгим опытом держаться в тени. Первыми выступили разведчики; сильный конвой окружил спереди и сзади обоз с амуницией и припасами, и не успели лучи восходящего солнца пронизать утренний сумрак, как отряд вытянулся в колонну и покинул лагерь с тем воинственным видом, который не мог не рассеять тревожные опасения многих новобранцев, еще только ожидавших боевого крещения. Солдаты, строго соблюдая строй, гордо маршировали под восхищенными взглядами товарищей, пока звуки волынок не замерли в отдалении и лес не поглотил наконец эту живую массу, медленно исчезавшую в его лоне.

Колонна удалилась и стала незрима, последний отставший солдат уже скрылся из виду, и порывы ветра не доносили больше даже самых громких всплесков музыки, но в лагере, у самой просторной и удобной из офицерских хижин, перед которой расхаживали часовые, охранявшие особу английского генерала, все еще были заметны признаки сборов в дорогу. Здесь стояло с полдюжины оседланных лошадей, две из которых, по всей видимости, предназначались для высокопоставленных леди, каких не часто встретишь в подобной глуши. Из седельных кобур третьей торчали пистолеты, свидетельствовавшие о том, что на ней должен ехать кто-то из офицеров. Остальные, судя по простоте сбруи и притороченным вьюкам, принадлежали солдатам конвоя, которые явно только ждали минуты, когда господа соблаговолят тронуться в путь. На почтительном расстоянии от этой группы кучками толпились праздные зеваки, привлеченные необычным зрелищем: одни восторгались резвостью и статями породистого офицерского коня; другие с тупым любопытством невежд глазели на приготовления к отъезду.

Среди зрителей присутствовал, однако, человек, резко выделявшийся среди остальных обликом и манерами: он не выглядел ни праздным, ни чрезмерно невежественным. Сложен этот примечательный человек был на редкость нелепо, хотя и не отличался никаким особым уродством. Туловище и конечности у незнакомца были как у остальных людей, только лишены обычных пропорций: стоя, он казался выше соседей; сидя, он как бы сокращался до размеров, присущих простому смертному. То же несоответствие сказывалось и в остальном. Голова у него была слишком велика, плечи чрезмерно узки; длинные руки болтались поразительно низко, но заканчивались маленькими и даже изящными кистями; бедра и голени отличались почти бесплотной худобой, зато колени казались бы чудовищно толстыми, если бы их не затмевали широченные ступни, служившие пьедесталом для этого несуразного создания, которое кощунственно попирало все понятия о соразмерностях человеческого тела. Неумело и безвкусно подобранный наряд делал внешность чудака особенно нелепой: из небесно-голубого камзола с короткими широкими полами и низким воротником, на потеху насмешникам, торчали длинная тонкая шея и еще более длинные худые ноги. Плотно облегающие панталоны из желтой нанки были стянуты у колен большими белыми бантами, изрядно засаленными от долгой носки. Костюм долговязого увальня довершали грязные бумажные чулки и башмаки, к одному из которых была прилажена шпора накладного серебра; словом, ни один изгиб и ни один изъян этой фигуры не маскировались одеждой, а, напротив, подчеркивались ею — то ли по наивности, то ли из тщеславия ее обладателя. Из-под клапана вместительного кармана на заношенном жилете из тисненого шелка, щедро отделанном потускневшим серебряным галуном, высовывался некий инструмент, который среди воинской амуниции легко мог сойти за какое-то неведомое и опасное оружие. Несмотря на скромные свои размеры, инструмент этот неизменно привлекал внимание находившихся в лагере европейцев, хотя кое-кто из колонистов брал его в руки без опаски, как вещь хорошо знакомую. Голову чудака увенчивала высокая треуголка, вроде тех, что лет тридцать назад носили пасторы; она придавала достоинство его добродушному и несколько рассеянному липу — без помощи этого искусственного сооружения оно едва ли могло бы сохранять важность, которая подобает особе, облеченной высоким и чрезвычайным доверием.

В то время как простой люд, проникнутый священным трепетом, держался подальше от штаб-квартиры Вэбба и приготовлявшихся к отъезду путешественников, только что описанный нами человек бесстрашно врезался в самую гущу коноводов, без всякого стеснения высказывая свои замечания о лошадях, хваля одних и браня других.

— Вот эта лошадка не наша, а из-за границы, может быть, даже с того самого островка за синим морем, верно, приятель? — заговорил он, поразив всех мягкостью и благозвучием голоса не меньше, чем необычными пропорциями своей фигуры.— Скажу не хвастаясь: я в таких вещах толк знаю, потому как побывал в обеих гаванях: и в той, что находится в устье Темзы и называется так же, как столица нашей старой Англии; и в той, которую именуют просто Нью-Хейвен — Новая гавань. Я нагляделся там на четвероногих: их грузят на барки и бригантины, словно в ковчег, и отправляют на остров Ямайку для продажи и обмена, но отродясь не видывал коня, так напоминающего слово Писания: «Роет ногою землю и восхищает силою; идет навстречу оружию... При трубном звуке он издает голос: «Гу! Гу!» и издалека чует битву, громкие голоса вождей и крик» [10] Библия, Иов, XXXIX, 21, 25. . Так и кажется, что перед тобой потомок коня Израилева, верно, приятель?