Фенимор Купер - Кожаный Чулок. Большой сборник

— Бдительный мировой судья, мистер Бампо,— серьезно заметил Мармадьюк,— опираясь на величие чакона, может искоренить многие из прежних зол, из-за которых дичь почти совсем перевелась. Я надеюсь дожить до того дня, когда права человека на его дичь будут так же уважаться, как купчая на его ферму.

— А давно ли завелись эти ваши купчие и фермы? — вскричал Натти.— Законы должны защищать одинаково всех. А то вот я две недели назад в среду подстрелил оленя, он и кинулся по сугробам да и перескочил через одну из этих новых изгородей — хворостяных. А когда я перебирался через нее, замок ружья возьми да зацепись за прутья. Ну, олень-то и удрал. Вот и скажите, кто заплатит мне за этого оленя — а ведь хорош был на редкость! Не будь этой изгороди, я бы смог выстрелить в него второй раз, а ведь еще не было случая, чтобы мне приходилось больше двух раз стрелять по лесной дичи,— правда, кроме птиц. Да, да, судья, это из-за фермеров дичь переводится, а не из-за охотников.

— Во времена старой войны, Пампо, оленей пыло Польше,— сказал майор, который, сидя в своем окутанном дымом уголке, внимательно прислушивался к этому разговору.— Но земля состана тля лютей, не тля оленей.

— Хоть вы и частенько гостите во дворце, майор, но все же, на мой взгляд, вы стоите за справедливость и право. А каково это, если твое честное ремесло, без которого ты с голоду помрешь, вдруг запрещается законом, да еще когда, не будь на свете несправедливости, ты мог бы охотиться и ловить рыбу по всему «патенту», где тебе заблагорассудится!

— Я тепя понял, Кошаный Тшулок,— заметил майор.— Только преште ты не так запотился о зафтрашнем тне.

— Может, прежде в этом не было надобности,— угрюмо ответил старик и снова надолго погрузился в молчание.

— Судья начал что-то рассказывать о французах,— заметил Хайрем, чтобы снова завязать разговор.

— Да, сударь,— ответил Мармадьюк.— Французские якобинцы совершают одно чудовищное злодеяние за другим. Убийства, которые они именуют казнями, не прекращаются. Вы, наверное, слышали, что к совершенным ими преступлениям они добавили смерть своей королевы.

— Les monstres! [186]—снова пробормотал мосье Лекуа, внезапно подпрыгнув на стуле.

— Провинция Вандея опустошена республиканскими войсками, и сотни ее жителей расстреляны за свою преданность монархии. Вандея находится на юго-западе Франции и до сих пор хранит верность Бурбонам. Я думаю, мосье Лекуа знает эти места и мог бы описать их подробнее.

— Noil, поп, поп, топ cher ami! [187]— сдавленным голосом возразил француз, говоря очень быстро и умоляюще подняв правую руку, а левой заслоняя глаза.

— За последнее время произошло много сражений,— продолжал Мармадьюк,— и эти одержимые республиканцы чересчур уж часто побеждают. Однако, признаюсь, я нисколько не жалею, что они отняли Тулон у англичан, ибо этот город по праву принадлежит французам.

— О, эти англичане! — воскликнул мосье Лекуа, вскакивая на ноги и отчаянно размахивая обеими руками.

Затем он принялся бегать по залу, что-то бессвязно выкрикивая, и наконец, не выдержав бури противоречивых чувств, выскочил на улицу — посетители трактира видели через окно, как он бредет по снегу к своей лавчонке, то и дело вскидывая руки, словно стараясь достать до луны.

Уход мосье Лекуа не вызвал никакого удивления, потому что обитатели поселка давно уже привыкли к его выходкам. Только майор Гартман в первый раз за этот вечер громко расхохотался и воскликнул, поднимая кружку с пивом:

— Этот француз сошел с ума! Ему незатшем пить, он пьян от ратости.

— Французы хорошие солдаты,— заметил капитан Холлистер.— Они нам сильно помогли под Йорктауном. И хоть я мало понимаю в действиях целой армии, а все же скажу, что наш главнокомандующий не смог бы разбить Корнуоллиса [188]без их поддержки.

— Ты правду говоришь, сержант,— вмешалась его жена.— Вот бы ты ее всегда так говорил! Французы были молодцы как на подбор. Помню, раз ты ушел с полком вперед, а я остановила тележку, и тут мимо прошла их рота. Ну, я и напоила их всласть. И они мне заплатили? Еще бы! И всё полновесными кронами, а не какими-нибудь там чертовыми бумажками, на которые и купить-то ничего нельзя было. Господи, прости меня и помилуй, что я ругаюсь и говорю о таких суетных делах, да только французы платили хорошим серебром, да и торговать с ними выгодно было— всегда оставят стакан недопитым. Ну, а что может быть лучше для торговли, судья, коли платят хорошо и покупатель не больно разборчивый?

— Ну конечно, миссис Холлистер,— согласился Мармадьюк.— Но где же Ричард? Не успел он сесть, как снова куда-то убежал и так долго не возвращается, что я начинаю побаиваться, не замерз ли он.

— Этого бояться нечего, братец Дьюк! — раздался голос самого мистера Джонса.— Когда дело в руках кипит, то человеку не страшны морозы и посильнее тех, какие бывают в наших горах. Бетти, когда мы шли из церкви, твой муж сказал мне, что у ваших свиней началась чесотка. Я сходил на них посмотреть и убедился, что так оно и есть. Доктор, я зашел к вашему ученику и велел ему отвесить мне фунт разных солей, чтобы подмешать им в пойло. Бьюсь об заклад на седло оленя против серой белки, что через неделю с них все как рукой снимет. А теперь, миссис Холлистер, в самый раз было бы выпить кружечку горячего флипа.

— Я так и знала, что вы его спросите,— ответила трактирщица.— Все уже готово, только подогреть осталось. Сержант, душечка, вынь-ка прут из огня... нет, нет, тот, что подальше, а этот еще черный... Да, да, этот. Вот видишь, красный, как вишенка!

Прут был опущен в кружку, напиток согрелся, и Ричард отхлебнул его с гордым и блаженным видом человека, который вообще любит выпить, а сейчас к тому же чувствует, что заслужил это удовольствие похвальным поступком.

— Знаешь, Бетти, у тебя просто природный дар смешивать флип! — воскликнул он, остановившись, чтобы перевести дух.— Даже у прута и у того особый привкус. Эй, Джон! Пей, старина, пей! Я, да ты, да доктор Тодд очень удачно перевязали рану этому молодцу сегодня вечером. Дьюк, пока ты был в отъезде, я сочинил песню... как-то, когда выпала свободная минутка. Я сейчас спою тебе куплет-другой, хотя и не решил — может быть, еще сменю мотив:

Пусть наша жизнь полна забот

И каждый должен трудиться, Но все же ошибку сделает тот,

Кто не будет всегда веселиться, Смеяться и петь весь день напролет. Так будем же пить И не будем грустить, Иль сединой голова убелится!

Ну, Дьюк, что скажешь? И еще один куплет готов, кроме последней строчки. Я для нее пока еще не подобрал рифму. Ну-ка, Джон, а ты что скажешь? Не хуже ваших военных песен, а?

— Хорошая,— сказал могиканин, который выпивал все, что давала ему хозяйка, и оказывал должное уважение кружкам, пускаемым вкруговую майором и Мармадьюком.