Карл Май - Верная Рука

— Нет, они тоже отправятся в путь.

— Куда?

— К горе Дождей, где нам следует встретиться с апачами. Длинный Нож знает дорогу туда?

— Знаю, — отозвался индеец, услышав мой вопрос. — Когда нам выезжать?

— Рано утром, сразу же после нас.

— Оставим ли мы здесь на виду мертвых собак-команчей?

— Нет-нет, они должны бесследно исчезнуть. Но хоронить их здесь тоже нельзя — по дороге в пустыню команчи завернут в эту рощу и увидят могилы.

— Может ли простой воин предложить Шеттерхэнду свой совет?

— Конечно, говори.

— Мы навьючим их тела на их же лошадей, отвезем к горе Дождей и там закопаем.

— Да, это самое разумное решение. Возьмите команчей с собой.

— Кому принадлежат теперь их лошади и все другие вещи?

— Тебе. Нам ничего не нужно, разве что мои друзья, мистер Паркер и мистер Холи, пожелают обменять своих лошадей на индейских. Тогда пусть выберут двух, какие им понравятся.

— Хау! Я согласен. И еще я сниму с убитых скальпы; будь я на их месте, они сделали бы то же самое со мной.

На том и порешили. Закончив совещание, мы поели и улеглись спать. Паркер, Холи и Длинный Нож вызвались посменно караулить до самого рассвета, поскольку нам троим предстоял завтра трудный день. Мы, естественно, не возражали.

Заяц американского Запада отличается от своего европейского сородича — он крупнее, с более длинными ушами. В те времена в Штатах, и особенно в Техасе, их водилось несметное множество, ведь все внимание охотников было обращено на крупную дичь вроде бизонов, и никто не стал бы тратить пулю на какого-то зайчишку. Но нигде их не встречалось больше, чем в верховьях Буффало-Спринг, на одном из ее притоков. Эта речушка брала начало в огромной скалистой котловине, и здесь длинноухие грызуны прямо-таки кишмя кишели — причина, по которой вся прилегающая местность получила среди белых охотников название Хэй-Пэн, то есть Заячье Корыто. В этой долине почти круглый год сохранялась густая, сочная трава, а ее крутые склоны сплошь заросли колючим кустарником — одним словом, это было райское место, с точки зрения любого зайца. Такова была Каам-Кулано, Заячья долина, где сейчас поставили свои палатки команчи из клана Вупа-Умуги.

На следующий день, часа за два до заката, мы уже прибыли к истокам Буффало-Спринг. Кругом простиралась ровная, побуревшая от солнца прерия, и во избежание нежелательных встреч нам требовалось поскорее отыскать какое-нибудь укрытие. Спрятаться мы могли только в кустах, а ближайшие кусты росли по берегам той самой речки, которая вытекала из каменного «корыта». Мы поехали вдоль нее и почти сразу увидели местечко, как нельзя более подходившее для наших целей. Здесь можно было наконец спешиться, напоить лошадей, а затем, когда усталые животные начали пастись на свежей траве, и самим впервые за день немного перекусить вяленым мясом.

От нашей стоянки до котловины было не больше четверти часа ходьбы, что заключало в себе немалый риск. День еще не кончился, и нас могли заметить. Но выбирать не приходилось. Время поджимало, а до наступления темноты следовало разведать обстановку и выработать план действия.

Ни один из моих спутников прежде не бывал в этих местах. Я поручил им сидеть тихо и ни под каким видом не покидать нашего убежища, а сам отправился на рекогносцировку.

Там, где из долины вытекал ручей, склоны ее раздавались в стороны и поднимались довольно полого. Сверху донизу их покрывал густой кустарник — обстоятельство, весьма благоприятное для моих целей. Однако трудность состояла в том, что мне нельзя было оставлять следов или оставлять только такие, по которым не разберешь — отпечаток ли это мокасина или сапога. Если меня выследят и начнут преследовать, дело обернется плохо — ведь кругом расстилается ровная прерия, и спрятаться там будет негде. Занятый этими мыслями, я осторожно продвигался вперед, не забывая внимательно поглядывать по сторонам. К моей радости, людей поблизости не замечалось — ни мужчин, ни женщин, ни детей. Видимо, уже наступил тот вечерний час, когда все население поселка собирается возле вигвамов, чтобы поужинать и отойти ко сну. Если воины ушли в поход, то их семьям безопаснее не слишком удаляться от своего жилья — таково незыблемое, проверенное веками правило, соблюдаемое во всех индейских племенах.

Достигнув входа в долину, я взял немного правее и полез по склону наверх. Интересно, нет ли тут часовых? Но беглый осмотр убедил меня, что тревога напрасна. Заячья долина имела около мили в длину, и можно было думать, что сам лагерь расположен в ее средней, самой широкой части, а позади него, в замкнутом отвесными скалами тупике — выгон для лошадей. Я пошел дальше, по-прежнему не встречая ни индейцев, ни даже их свежих следов.

Вскоре в самом низу долины показались первые палатки, а еще через несколько шагов я уже мог охватить взглядом весь лагерь. Вигвамы были летние, то есть полотняные (покрытия для зимних вигвамов шьются из бизоньих шкур). Пересчитывать их все до одного у меня не было времени, а на первый взгляд я оценил количество палаток в сто — сто пятьдесят. Кое-где меж ними играла детвора, ходили женщины, те немногие мужчины, которые попадались мне на глаза, выглядели довольно пожилыми. Неужели Вупа-Умуги увел к Голубой воде всех своих воинов, оставив селение без всякой защиты? Трудно поверить, чтобы опытный вождь проявил такую беспечность.

Я перебрался на другое место, дававшее лучший обзор. Отсюда можно было видеть не только поселок, но и пастбище — как я и думал, оно располагалось в глухом конце долины, и там пасся табун лошадей. Теперь следовало определить, в какой из палаток команчи держат своего чернокожего пленника. Рассуждал я, следуя простой логике: где узник, там и стража. И действительно, скоро я заметил двух воинов, лежавших на траве перед входом в одну из палаток. Чуть поодаль от нее возвышалась другая палатка, намного больше прочих; возле нее торчали два врытых в землю столба, на которых висели какие-то странные, причудливой формы предметы. Скорее всего, это — палатка вождя, а в таком случае вещицы на столбах должны быть его родовыми амулетами. Подобный амулет есть у каждого индейца, и его утрата означает страшное несчастье и позор. Если вернуть потерю почему-либо невозможно, воин обязан добыть себе новый амулет, например, сняв его с убитого врага. Когда владелец амулетов умирает, все принадлежавшие ему священные предметы хоронят вместе с ним. Но такой обычай практикуется не у всех племен — в некоторых, напротив, амулеты переходят по наследству от отца к сыну, становясь с годами все более ценными и почитаемыми. Они связывают мир живых с духами великих предков, и нет для индейца большей беды, чем лишиться своей семейной реликвии. Это влечет за собой, если искать аналогии в европейских понятиях, что-то вроде гражданской смерти — человек теряет уважение соплеменников и становится бесправным изгоем.