Габриэль Ферри - Лесной бродяга

Метис не имел времени вновь зарядить карабин. Хосе тоже лишился оружия, так что в этом отношении силы были одинаковы. В том же взаимном положении находилась и другая пара противников, так как и канадец, и Кровавая Рука держали свои карабины наготове, со взведенными курками. Таким образом, тот из них, кто захотел бы подняться первым, получил бы пулю из неприятельского карабина, но, с другой стороны, вскочивший слишком поздно обрекался на верную гибель.

Опытные противники вмиг поняли, что им следовало делать. Едва последними усилиями охотников оба дерева коснулись друг друга, как старый пират и канадец, отбросив ружья, одновременно вскочили на ноги и схватились грудь с грудью. Кипящий, как лава, гнев захлестнул канадца, встав лицом к лицу с ненавистным врагом, он сдавил метиса в своих объятиях с почти сверхчеловеческим усилием.

Кровавая Рука был только что ранен; потеря крови ослабила его. Сдавленный в объятиях канадца, как в тисках, он начал задыхаться. Наконец, послышался глухой хруст, — и бандит упал с переломленным хребтом.

Хосе действовал иначе. Дав метису чуть приподняться, он с силой швырнул ему в голову томагавк, а когда бандит пригнулся, прыгнул на него и тотчас поднялся на ноги.

— Дело сделано, Розбуа! И неплохо, черт возьми! — воскликнул испанец, с трудом вытаскивая из спины бандита вонзенный по рукоятку кинжал. Мстительно усмехнувшись, испанец разжал стиснутые зубы Эль-Метисо и, сделав неуловимое движение пальцами, отбросил в сторону что-то окровавленное. — Пусть вороны сожрут его лживый язык!

Розбуа вздрогнул, осуждающе посмотрел на друга, но промолчал.

Громкие крики победителей возвестили уцелевшим апачам о гибели их грозных союзников. Индейцы почти не сопротивлялись, и сражение превратилось в почти полное их истребление. Лишь несколько чудом уцелевших увидели свои вигвамы на берегах Хилы. С другой стороны, и потери белых были тяжки: половина вакеро дона Августина полегла на поле брани, где из числа восьмидесяти сражавшихся между собою пало сорок человек, не считая тех, группы которых были разбросаны по равнине и в гуще леса.

Среди мертвых оказались два охотника за бизонами и шестеро команчей, а их вождь лежал тяжело раненный. Канадец и Хосе, знавшие толк в перевязывании ран, оказали молодому индейцу первоначальную помощь. Погребение мертвых, опущенных в одну неглубокую могилу, какую удалось вырыть ударами топоров, а также перенос раненых к Бизоньему озеру заняли долгие часы, так что солнце уже сделало две трети своего пути, когда окрестности Бобрового пруда вновь погрузились в безмолвие.

Таковы были подробности дня, составлявшего наиболее кровавую страницу в хронике долины Красной реки. Не будем описывать счастья, охватившего канадца. Есть чувства, которые ни одно перо не в силах изложить на бумаге и которые можно понять только сердцем. Пускай читатель сам представит себе, что испытывал в данный момент лесной бродяга.

Сверкающий Луч лежал на разостланных плащах близ Бобрового пруда. Молчаливые и огорченные стояли вокруг него канадец, Хосе, Фабиан, Гайферос, сэр Фредерик, Вильсон и трое команчей, оставшихся в живых. Его мужеству и присутствию духа в значительной степени был обязан канадец освобождением Фабиана. Он один ценою собственной крови освободил дочь дона Августина и, наконец, он же помешал бежать степным пиратам.

С истинно отцовскою заботливостью Розбуа постарался тщательно обмыть тело раненого. И когда были смыты краски с его лица и сняты нелепые украшения, так безобразившие его, красота индейца в своем естественном виде предстала перед белыми.

Глаза старого охотника с нежностью останавливались на команче, когда он рассказывал своему приемышу обо всем, что сделал для них умиравший молодой вождь.

Впрочем, не было надобности сообщать Фабиану всех подробностей. Он теперь знал, что этот индеец вырвал Розариту из рук похитителя, и видел, как он вручил бесчувственную девушку ее отцу; этого было достаточно, чтобы он почувствовал к нему вечную признательность.

— Его положение не ухудшается, и это уже добрый знак, — произнес Хосе. — Если у него не задет ни один важный орган и если Гайферос сумеет отыскать несколько стеблей той травы, от которой он так скоро вылечился, то дня через три нам можно будет отвезти раненого в атепетль.

— Я сейчас поищу травы, — сказал, вставая, гамбузино. — До сумерек еще два часа!

Между тем какое-то тайное беспокойство, по-видимому, волновало Фабиана, и это обстоятельство не укрылось от проницательного взгляда канадца, занятого чисткой карабина, доставшегося ему в наследство от Кровавой Руки. Как бы желая размять ноги, молодой граф тихо поднялся со своего места и, бросив взгляд на раненого, своего неведомого соперника, направился к бобровым домикам. Он искал следов той, которая одно время разделяла с ним плен, и, быть может, надеялся найти их на траве, орошенной кровью и потоптанной множеством ног.

Однако никаких видимых знаков ее присутствия не оказалось; и возле служившего ей недавно тюрьмою домика виднелись лишь следы ее похитителей и отпечатки копыт увозившей ее лошади. Одно мгновение Фабиану показалось, что он видит вдали развевающееся платье Розариты, но он понял, что это игра его воображения.

Склонив голову к земле, Фабиан углубился в созерцание места, будившего в нем дорогие воспоминания, не замечая, что за ним следили.

— Ты также ищешь индейскую траву? — спросил тихо знакомый голос, заставивший его вернуться к действительности. Фабиан вздрогнул и, быстро обернувшись, встретил взгляд канадца, который улыбался ему с несколько грустным выражением.

— Нет, — отвечал, покраснев, молодой человек. — Я старался вспомнить кое о чем, хотя, быть может, следовало бы навсегда позабыть об этом…

— Вот то же самое и я говорил себе, Фабиан, когда, плывя по морю или бродя по лесам, вспоминал ребенка, которого потерял. Однако я никак не мог забыть его, и Бог наградил мое постоянство. Есть вещи, от которых сердце не может отрешиться, несмотря на все усилия!

В словах канадца звучал какой-то намек, ускользавший от Фабиана. Хотел ли Розбуа ободрить его или это был скрытый упрек? Догадывался ли охотник об его тайне, покорившись необходимости занимать отныне второе место в сердце своего приемного сына? Фабиан не мог себе этого уяснить, но чувствовал в голосе старого охотника невысказанную грусть, которой вторил жалобный ропот вечернего ветерка, точно приносившего с собой с поля битвы скорбные вздохи погибших.

— Еще светло, — продолжал канадец после краткого молчания. — Если хочешь, пойдем вместе к Бизоньему озеру. Быть может, там… найдем…