Фрэнк Йерби - Гибель «Русалки»

Так начался в жизни Гая период, который на первых порах показался ему самым счастливым в жизни. По утрам они ездили с капитаном Трэем по широким, залитым солнечным светом полям сахарного тростника, заезжали на сахарные фабрики, похожие на большие пароходы, бросившие якорь среди тростниковых полей; из их высоких труб струился дым и реял над ними подобно знаменам.

Вечерами он изучал испанский и французский с Пилар, делая такие успехи, что уже к следующей весне бегло говорил на обоих, и что удивительно, почти без акцента.

В те дни, когда работы не было, капитан Трэй брал его с собой на свой маленький шлюп «Пилар» и учил судовождению и навигации. Навигаторское искусство особенно полюбилось Гаю: он научился читать карты, пользоваться секстантом, правильно называть все тридцать два румба компаса в прямом и обратном порядке, точно делать расчеты и прокладывать курс так хорошо, что капитан Трэй с гордостью хвастался, что мальчик хоть сейчас может пойти штурманом на самый большой и быстрый клипер.

День проходил за днем, завершаясь или в огненном блеске тропического заката, или под барабанный стук нескончаемых проливных дождей. Перетекая один в другой, все они сливались друг с другом в бесконечном потоке времени, и постепенно вместо очарования первых недель жизни на острове Гай начал ощущать душевный разлад. Он ходил в море, рыбачил, ездил верхом, охотился, читал с Пилар «Дон Кихота» и Лопе де Вега, Расина и Мольера, улучшая произношение, но его все больше и больше волновало ее лицо в свете лампы рядом с его лицом, аромат ее дыхания, шевелящего его волосы.

Умом он принял ее слова о том, что ей тридцать лет, но его мятежное сердце отвергало различие в возрасте между ними, отвергало, в сущности, все, что разделяло их, включая грубоватую доброту человека, назвавшего его своим сыном. Он испытывал из-за этого такой стыд, что чувствовал себя совершенно больным, но ничего не мог с собой поделать. Да и как с этим бороться, не было лекарства от той болезни, что терзала его, лишала сна и всякой радости в жизни.

Даже возможность дать волю своей похоти не приносила облегчения. Погруженный в мрачные раздумья, он ехал прочь от finca на многолюдные улицы Гаваны, чтобы отыскать себе подружку на ночь, что тогда, как и теперь, отнюдь не представляло трудности в этом самом веселом и порочном городе Антильских островов, а на рассвете возвращался с трясущимися руками и посеревшим лицом, измученный, чувствуя, что тот голод, который его терзал, ослаб, но вовсе не утолен. Но в конце концов и эти попытки пришлось бросить: каждый раз лицо Пилар выплывало из темноты и маячило между ним и его ночной партнершей…

И ничто другое не помогало вытеснить мысль о ней: ни усталость, ни спиртное, ни холодные ванны, ни опасности, которые он сам искал. Тяжелым грузом лежало на нем и ощущение неисполненного долга, чувство человека, уклоняющегося от осуществления святой и только ему предназначенной миссии: возвращения утраченных прав на Фэроукс и мести убийце отца. И хотя как приемный сын одного из богатейших людей на острове он имел все возможности жить в свое удовольствие, получить университетское образование и жениться на девушке того круга здешнего общества, к которому он принадлежал с недавних пор, Гай не мог избавиться от мысли, что принять эти незаслуженные дары судьбы – значит предать себя, отказаться от своего «я».

И он начал проводить больше времени в компании дона Рафаэля Гонзалеса. Дон Рафаэль, переводчик по профессии, занимался и многим другим. Гай, например, был уверен, что он частый гость на щеголеватых быстроходных невольничьих судах, приходивших в порт. В разговорах он много раз достаточно прозрачно пытался намекнуть на это (что воспринималось доном Рафаэлем с абсолютной невозмутимостью) и наконец не выдержал:

– Почему бы вам не сказать мне правду, Рафе? Мне ужасно хочется попробовать себя в настоящем деле. Я ведь не могу торчать здесь всю жизнь, существуя за счет капитана. Я хочу ходить в море, плавать к берегам Африки, зарабатывать деньги собственным трудом. Почему бы вам не помочь мне, хотел бы я знать?

Дон Рафаэль некоторое время пристально рассматривал кончик своей благоухающей puro [28].

– Потому что ваш отец, всеми уважаемый капитан, шкуру с меня спустит, если узнает, что я познакомил вас с работорговцами.

– Но ведь он сам был работорговцем!

– Он теперь сожалеет об этом. И, пожалуй, он прав, сынок. Торговля неграми – отвратительное занятие. Когда-нибудь и моя совесть возобладает над страстью к золоту, – конечно, когда я буду достаточно богат, чтобы позволить себе это. А тебе деньги не нужны. Капитан – человек богатый…

– Я не могу тратить деньги капитана на то, что задумал, – решительно сказал Гай. – Вы останетесь вне подозрений, Рафе, все, что от вас потребуется, – это показать мне место, где я мог бы совершенно случайно познакомиться с кем-нибудь из капитанов или их людей. Давайте-ка, лежебока, съездим туда!

– Нет, – улыбнулся в ответ Рафаэль. – Ты правильно сказал, что я vago [29], как это будет по-английски? Да, лежебока. А поскольку это действительно так, я не люблю браться за дело, не сулящее выгоды. Сегодня мы можем проехать из одного конца Кубы в другой и не встретить никого даже случайно. А вот завтра…

– А что завтра? – недовольно спросил Гай.

– Si Dios quiere – если на то будет воля Божья, кто знает, завтра вероятность случайной встречи несколько больше. Она очень, очень мала, но все же она есть. Сегодня ее нет. Вообще нет.

– Тогда поедем завтра, – сказал Гай. – Хоть это вы мне можете обещать, Рафе?

– Да, могу. Но не более. И помни: я не хотел этого. Я ни с кем не буду тебя знакомить. Мы просто едем на прогулку. Если и наткнемся на одну из тех немытых, дурно пахнущих тварей, которых ты так горячо желаешь встретить, это будет чистая случайность и ко мне она не будет иметь никакого отношения. Если вообще кого-то встретим…

Широко улыбаясь, Гай поднялся с места:

– Вам никогда не говорили, Рафе, что вы очень скользкая личность?

– Да, – самодовольно ответствовал дон Рафаэль, – и не один раз. Seguro, ты не передумаешь?

– Нет, – сказал Гай. – Тогда до завтра?

– Si – hasta manana [30], Гай, – сказал дон Рафаэль Гонзалес.

Они рысью выехали из Гаваны и, двигаясь по дуге вдоль берега залива, добрались до деревушки Регла. Там стояли на якоре две шхуны и бригантина, в которых по их виду и запаху безошибочно угадывались невольничьи суда. Но дон Рафаэль не удостоил их внимания, а повернул свою лошадь в сторону лесистых холмов за деревней. Гай последовал за ним.

Выехав из леса, они оказались на убранном поле, и тут Гай увидел три или четыре сотни негров: они что-то лопотали все сразу, оглушительно смеялись, на некоторых были штаны, надетые задом наперед, на других – одни рубашки, штаны же были накинуты на плечи, как плащи; с нескрываемым благоговением взирали они на остановившийся перед ними экипаж, окружив гурьбой форейтора-негра, слезавшего со своей великолепной лошади.