Фрэнк Йерби - Гибель «Русалки»

– Кто же вы, сэр? – спросил он. – Лорд, путешествующий инкогнито, или что-то в этом роде?

– Мы пришли сюда, чтобы говорить о пигмеях, – решительно прервал его Гай. – Не хотите ли выпить, сэр?

– Вообще-то, не пью так рано, – ответил Хенесси, – но, пожалуй, глоток виски не помешает…

Гай прошел к буфету и наполнил два стакана шотландским виски.

– Итак, мистер Хенесси, – сказал он, – что бы вы хотели узнать?

Рассказ, появившийся на следующий день в «Пикаюне», имел все же некоторое отношение к тем скудным сведениям, которые Гай сообщил репортеру, хотя Хенесси дал полную волю своему воображению. Романтическое повествование о путешественнике-мультимиллионере «полковнике» Гае Фолксе, который во время своих странствий в дебрях Африки спас с риском для жизни двух детей-пигмеев, было напечатано на первой странице газеты. Подробно и многословно описаны Никиабо и Сифа, их экзотические наряды, вся же остальная часть статьи содержала не менее подробный рассказ о «полковнике» Фолксе, его осанке, манерах, внешности, сказочном богатстве и даже о его роскошном гостиничном номере. Не меньше половины столбца занимали догадки об источниках его доходов и комментарии торговцев, у которых он делал покупки, по поводу их стоимости, а также сообщение клерка одного из нью-орлеанских банков о том, что в день приезда «полковник» представил кредитные письма на сумму более чем в пятьдесят тысяч долларов. Клерк, впрочем, отказался назвать свое имя, иначе Гай Фолкс непременно свернул бы ему шею.

За исключением выдуманного полковничьего звания все остальное репортер изложил верно, чего нельзя было сказать о расставленных им акцентах. Само собой разумеется, Гай отказался назвать источники своего богатства. Южане могут покупать рабов для работы на плантациях, но их имена никоим образом не должны ассоциироваться с работорговлей, даже если речь идет о далеком прошлом.

Через три часа, после того как газета появилась на улицах города, пришел посыльный с запиской. Гай вскрыл конверт и прочел:

«Дорогой мистер Гай!

Если вы тот человек, который когда-то был моим другом, приходите повидать меня по адресу Рэмпарт-стрит, 12. Очень надеюсь, что это именно вы. Было бы здорово увидеть вас спустя столько лет. Я теперь вдова. У меня маленький мальчик четырех лет. Я хотела сама прийти в отель, когда прочитала о вас в газете, но потом решила, что этого делать не следует. Не хотелось бы вас беспокоить, но все же прошу: приходите ко мне в гости. Просто сгораю от нетерпения увидеть вас снова.

Фиби».

Почерк крупный, разборчивый, как у ребенка.

Гай дал мальчику-посыльному пять долларов, тем самым добавив новые штрихи к той легенде, что начала складываться в Нью-Орлеане вокруг его имени. Затем надел пальто и шляпу, взял тяжелую гуттаперчевую трость с золотым набалдашником и спустился по лестнице, оставив пигмеев в номере. Через пять минут он уже сидел в двухколесном экипаже, направлявшемся в сторону Рэмпарт-стрит.

Дом под номером двенадцать – аккуратный, одноэтажный и белый, с верандой – был из тех, что обычно строили богатые нью-орлеанские джентльмены для своих любовниц-квартеронок. Гай заплатил кучеру и отпустил его. Не успел он постучать, как дверь перед ним распахнулась.

– Милостивый Боже! – прошептала Фиби. – Милостивый Боже, до чего же вы изменились!

«Да и она изменилась», – подумал Гай с грустью. Ей теперь было тридцать четыре, на год меньше, чем ему. Но выглядела она старше: печаль и невзгоды оставили свой след на ее лице, она похудела.

– Входите, мистер Гай, – робко сказала она.

– Для тебя – просто Гай, – сказал он ворчливо. – Господи, Фиби, я…

Они сидели, разговаривали, и ему чудилось, что свершается траурный обряд над невидимым покойником – безвозвратно ушедшим прошлым. К нему не было обратной дороги, и они оба знали это. Мальчишки семнадцати лет, пытавшегося спасти шестнадцатилетнюю Фиби от печальной участи быть проданной в позорное рабство, больше не существовало: он превратился в подтянутого элегантного джентльмена, словно изваянного из благородного тикового или железного дерева. И той девушки не было: лишь отдельные ее черты сохранились в этой худой печальной женщине, пережившей конец всех своих надежд и мечтаний. Какой-то тупик, столь же окончательный, как смерть, и даже более трагический, ощущался во всей атмосфере этой со вкусом меблированной комнаты: они оба продолжали жить, чтобы скорбеть о несбывшемся.

За восемнадцать минувших лет она успела побывать содержанкой трех богатых ньюорлеанцев. Первый из них, Хентли Дэвис, купивший Фиби на аукционе в Натчезе, разорился, опрометчиво играя на бирже, и вынужден был продать ее вместе со всем остальным движимым имуществом. Второй, Манфред Бёйлер, жирный грубый немец, купил ее у Дэвиса и увез на свою плантацию вверх по Миссисипи, откуда она сбежала, не вынеся его побоев и пьянства. Скорее всего, Бёйлер даже не пытался разыскать ее. Третий, юный англичанин по имени Уилкокс Тернер, относился к ней с такой добротой, заботой и вниманием, что она в конце концов полюбила его.

Фиби стала его гражданской женой. Других женщин у него не было. Он бы даже брал ее с собой на балы и званые вечера, но Фиби, куда лучше этого чужеземца знавшая, насколько глубока пропасть американских предрассудков, сумела отговорить его. Он открыто жил с ней в этом домике и стал отцом ее единственного ребенка.

Больше того, он дал сыну собственное имя, признал свое отцовство и завещал состояние ему и Фиби. Однако после того, как болезнь чужестранцев – желтая лихорадка свела его в могилу, появились какие-то сомнительные американские «кузены» и оспорили завещание. Тернер был очень богат, а «кузены» имели белый цвет кожи. Этого оказалось вполне достаточно. Фиби вот уже три года содержала себя и сына, беря шитье на дом. Она стала умелой модисткой, но заработки ее были прискорбно малы.

Она рассказала ему все это очень искренне и с большим достоинством. Ничто в тоне Фиби не давало повода заподозрить ее в желании получить какую-либо помощь.

– Могу ли я видеть мальчика? – поинтересовался Гай.

Без лишних слов Фиби встала и привела маленького Уилкокса II. Это был красивый ребенок: как это часто бывает у людей, имеющих лишь восьмую часть негритянской крови, не только цвет его кожи, но и черты лица указывали на принадлежность к белой расе. Светлые волосы, мягкие и кудрявые, глаза – огромные, голубые, длинные ресницы. Именно таких светловолосых херувимчиков обычно помещают рекламные фирмы на календарях. Он был настолько хорошеньким, что казался девочкой.

– Подай руку джентльмену, Вилли, – сказала Фиби.

Однако ребенок не решался сделать шаг навстречу гостю.