Глеб Голубев - Избранное. Компиляция. 1-11

Не один Морис подумал, что там прячется под водой целая затонувшая страна. И конечно, когда он наткнулся на эту злополучную стелу, то, вполне естественно, возликовал: ага! Я на верном пути! Что бы ты подумал на его месте?! А тут и вторая стела! И все вокруг наперебой загалдели: «Атлантида! Атлантида! Он нашел Атлантиду!» Даже геологи, обычно такие осторожные, подтверждают, что тут были погружения суши уже в историческое время. И спор уже идет лишь о том, какую часть затонувшей Атлантиды Ксавье обнаружил и в каком стиле творили скульпторы легендарных атлантов… Как не поддаться этому гипнозу!

Этот Сильванус обокрал человечество дважды: первый раз — когда варварски выломал чудесные стелы из парадной стены «Дворца тысячи масок» в Кабахе, а второй — так безжалостно и нагло убив наши надежды найти, наконец, Атлантиду. Ну что же, доставали мы стелы с таким трудом со дна, пожалуй, все же не напрасно. Будет только справедливо вернуть краденое обратно. Ведь дыры в фасаде «Дворца тысячи масок» зияют до сих пор, как незарубцевавшиеся раны. И в скольких музеях мы видели с тобой печальные извещения: «Тогда-то и тогда-то эту стелу (или барельеф) — из Копана (или Йашчилана, или из другого древнего города) — похитили неизвестные преступники».

А ты, чудак, еще мечтаешь найти легендарное Эльдорадо. Если оно и существовало когда-нибудь, искать его сокровища надо не в джунглях Южной Америки, а в роскошных апартаментах миллионеров Америки Северной. По мне уж лучше бы они утонули! И честное слово, старина, я даже радуюсь, что мы не нашли Атлантиды: на дне океана она будет сохраннее…

Впрочем, дельцы уже нажились и на нашей неудаче: духи в хрустальном батискафе, ароматичное мыло — «из пены рожденное». Говорят, на Бродвее уже срочно репетируют новенькое ревю «Пробуждающаяся Атлантида», в котором примут участие сразу пятьсот голых красоток, изображая наяд.

Жаль, ни за что погибли такие хорошие ребята. И все равно так хочется ее найти, Атлантиду! Может, все-таки повезет? Ведь стена-то, сфотографированная русскими, существует? И ее не могли уронить, украденную откуда-то, жулики с какого-нибудь судна?! Надо ее искать, хотя задача будет нелегкой! Не могу поверить, что Атлантида украдена у нас окончательно и навсегда…»

Давненько мы что-то не испытывали никаких приключений, — сказал мне Волошин. — Вы не находите, Николаевич? Жизнь становится пресной и скучной.

Я не хочу показаться суеверным, но, честное слово, иногда мне кажется, будто Сергей Сергеевич наделен чудесным даром накликать удивительные события… Так произошло и теперь, хотя в тот момент, когда Волошин произносил эти слова, решительно ничего вокруг не предвещало никаких приключений.

Мы с ним стояли на полубаке и любовались, как острый форштевень нашего «Богатыря» вспарывает голубовато-зеленую воду, и она оживает, вскипает, вздымается белоснежной пеной.

Этим можно любоваться часами. Так же как стоять на корме и провожать взглядом убегающие вдаль, к горизонту, пенистые, постепенно успокаивающиеся валы, наконец растворявшиеся в безбрежном океанском просторе. За таким занятием нередко я заставал даже капитана Аркадия Платоновича. Поставив одну ногу на перекладину леерной стойки, облокотившись на колено и подперев подбородок рукой, он мог стоять долго, погруженный в какие-то думы, известные лишь ему.

Где-то за краем неба остались остров Пасхи, Маркизские острова, воспетые Мелвиллом, остров Питкерн, где основали знаменитую колонию мятежники с «Баунти». Так же останутся за горизонтом острова Общества с их прославленной жемчужиной — Таити. А мы идем мимо, деловым и строго размеренным курсом.

Наш «Богатырь» — настоящий плавучий институт с двадцатью шестью лабораториями. У нас есть собственный вычислительный центр с новейшей ЭВМ, три вертолета и даже маленький дирижабль, в сложенном виде хранящийся в трюме. Есть мезоскаф, способный погружаться на глубину до километра и брать со дна пробы грунта стальными клешнями. Есть великое множество всяких хитроумных приборов. Они позволяют ученым сорока с лишним специальностей изучать одновременно и глубины океана, и волны на его поверхности, и течения, и все, что творится в атмосфере на высоте до нескольких десятков километров, куда, если надо, взлетят ракеты, запущенные со специальной площадки.

Мы заняты наукой и потому плывем в пустыне, в стороне от проторенных морских путей. Плывем, делая остановки на так называемых океанографических станциях — здесь «Богатырь» ложится в дрейф или встает на плавучие якоря, и ученые отправляют в глубины океана приборы, или запускают в небо метеорологические ракеты, или со шлюпок, отплывающих от судна на различные расстояния, бросают в воду особые глубинные бомбы, чтобы по распространению звука от их взрывов, как бы с помощью искусственного землетрясения в миниатюре, больше узнать о строении океанского дна.

Потом вновь длинные дни размеренного плавания в пустынном океане.

Ученым, конечно, скучать не приходилось. Каждая станция приносила столько материалов, что обработка их занимала все время до позднего вечера, К обеду и ужину в кают-компанию, похожую на зал ресторана, ученые выходили с отрешенными лицами, настолько погруженные в свои мысли, что подавальщицам Настеньке и Люде приходилось по нескольку раз переспрашивать:

— Вам котлеты или шашлык, Иван Андреевич?

— Куда же вы, Геннадий Петрович? А второе не кушали.

Только вечером, когда поднималась над океаном огромная, какая-то первозданная луна и звезды усыпали небо, повеявшая прохлада выманивала всех на палубу, и ученые мужи снова становились обычными людьми. Смотрели в десятый раз одни и те же фильмы. А часто просто бренчали на гитарах, тихонько напевали всякие романтические баллады собственного сочинения. Или заводили бесконечные разговоры, торжественно именовавшиеся «Клубом рассказчиков».

Конечно же, и Сергею Сергеевичу Волошину было вовсе не скучно колдовать целыми днями в своей лаборатории новой техники. Да и вечера у него все заняты, поскольку именно Волошин являлся почетным председателем и главным повествователем «Клуба рассказчиков». Однако такой уж характер у Сергея Сергеевича, что всего этого ему было мало и душа его ненасытно жаждала приключений.

Так что его фраза о том, что «давненько мы не испытывали никаких приключений», вполне могла послужить призывным сигналом…