Джозеф Конрад - Фальк

Как вам известно, я сделался их ежедневным гостем. Думаю, миссис Герман с первого же дня стала смотреть на меня как на особу романтическую. Конечно, я не рвал на себе волосы, coram populo [5] На людях ( лат .) , оплакивая свою потерю, и она приняла это за величественное равнодушие. Впоследствии я, должно быть, рассказал кое-что им о своих приключениях, отнюдь не преувеличивая, а они дивились многообразию моих испытаний. Герман переводил то, что ему казалось наиболее поразительным. Поднявшись на ноги и словно читая лекцию о каком-нибудь чуде, он, жестикулируя, обращался к обеим женщинам, а они медленно опускали на колени шитье. Тем временем я сидел перед стаканом пива и старался принять скромный вид. Миссис Герман быстро на меня взглядывала и тихонько восклицала: «Ах!» А девушка ни разу не проронила ни звука. Ни разу. Но и она также изредка поднимала свои бледно-голубые глаза, чтобы рассеянно и ласково взглянуть на меня. Однако взгляд ее отнюдь не был тупым: ее глаза сияли мягким расплывчатым светом, как сияние луны, столь отличное от испытующего света звезд. Вы тонули в нем, и все представлялось вам туманным. И, однако, тот же взгляд, обращенный на Христиана Фалька, возможно, был так же ярок, как луч прожектора на военном судне.

Фальк был вторым ревностным посетителем барка, хотя, судя по его поведению, он как будто приходил для того, чтобы созерцать шпиль на шканцах. Действительно, он подолгу глядел на него, сидя вместе с нами перед дверью рубки; одну мускулистую руку он клал на спинку стула, а большие, красивой формы ноги в очень тесных белых брюках вытягивал перед собой; его черные ботинки своими размерами напоминали плоскодонную лодку. Появляясь на борту, он, что-то бормоча, пожимал руку Германа, кланялся женщинам и с видом мизантропа небрежно занимал свое место подле нас. Уходил он внезапно: вскакивая, он снова проделывал всю эту церемонию — что-то бормотал, жал руку, кланялся, словно охваченный паникой. Иногда с каким-то судорожным усилием он подходил к женщинам и обменивался с ними несколькими тихими словами, — с полдюжины слов, не больше. В таких случаях широко раскрытые глаза Германа буквально стекленели, а доброе лицо миссис Герман заливалось румянцем. Девушка же всегда оставалась невозмутимой.

Кажется, Фальк был датчанином или норвежцем, — точно не знаю. Во всяком случае, он был скандинавом и надменным монополистом в придачу. Возможно, что это слово было ему неизвестно, но смысл его он понимал прекрасно. Его тариф для буксируемых судов был самым зверским из всех, какие мне приходилось встречать. Он был капитаном и владельцем единственного буксирного парохода на реке, очень красивого белого судна, вместимостью в полтораста — двести тонн, похожего на элегантную яхту, с круглой рулевой рубкой, возвышающейся, как застекленная башня, и со стройной полированной мачтой на носу. Думаю, и теперь еще плавают по морям шкиперы, которые хорошо помнят Фалька и его буксир. Он вырывал свои полтора фунта мяса из каждого шкипера торгового судна с неумолимым равнодушием, вызывавшим ненависть и даже страх. Шомберг обычно замечал:

— Не желаю говорить об этом парне. Не думаю, чтобы он за весь год выпивал в моей гостинице больше шести стаканов. Но мой совет, джентльмены: не имейте с ним никакого дела, если это от вас зависит.

Этому совету, оставляя в стороне неизбежные деловые отношении, легко было последовать, так как Фальк никому не навязывал своего знакомства. Кажется, нелепо сравнивать шкипера буксирного судна с кентавром, но почему-то он мне напоминал картинку в маленькой книжке, которая была у меня в детстве. На этой картинке изображены кентавры у ручья: один из них, на переднем плане, вздымается на дыбы, держа в руке лук и стрелы; у него правильные суровые черты лица и огромная волнистая борода, ниспадающая на грудь. Лицо Фалька напоминало мне этого кентавра. А кроме того, он был существом сложным: правда, не человек-лошадь, а человек-судно. Он жил на борту своего буксира, который с раннего утра до росистого вечера носился вверх и вниз по реке. С последними лучами солнца вы издали могли разглядеть его бороду высоко на мостике белого парохода, идущего вверх по реке, чтобы бросить якорь на ночь. Вы видели человека в белом и пышную темную шевелюру; а нижняя его половина скрывалась за белой оградой мостика; еще ниже острый белый нос судна рассекал грязные воды реки.

Отделенный от своего парохода, он представлялся мне существом незавершенным. Даже буксир без его головы и торса на мостике казался изувеченным. Но он очень редко оставлял его. За все время моего пребывания в порту я видел его на берегу дважды. Впервые я встретил его у своих фрахтовщиков, куда он явился мрачный, чтобы получить плату за выведенный им накануне на буксире французский барк. Второй раз я едва поверил своим глазам, ибо узрел его и его бороду на стуле с тростниковым сиденьем в бильярдной у Шомберга.

Забавно было наблюдать, как Шомберг подчеркнуто его игнорировал. Непритворное равнодушие Фалька еще сильнее подчеркивало намерения Шомберга. Громадный эльзасец громко разговаривал со своими посетителями, переходя от одного столика к другому; обходя место отдохновения Фалька, он упорно глядел перед собой. Фальк сидел перед нетронутым стаканом. Он должен был знать в лицо и по фамилии всех белых, находившихся в комнате, но никому он не сказал ни слова. Заметив меня, он только опустил глаза. Он сидел, развалившись на стуле, и время от времени сжимал ладонями лицо и чуть заметно вздрагивал.

Такая была у него привычка, и, конечно, мне она была знакома, ибо вы не могли провести часа в его обществе, чтобы не подивиться этому жесту, нарушающему длительный период молчания. Жест был страстный и необъяснимый. Он мог сделать его в любое время, — например, слушая болтовню маленькой Лены о болезнях куклы. Дети Германа всегда осаждали его ноги, хотя он слегка сторонился их. Однако он был, по-видимому, очень привязан ко всей семье. Особенно к самому Герману. Он искал его общества. И в тот день, вероятно, его ждал, так как, едва показался Герман, Фальк быстро встал, и они вместе вышли. Тогда Шомберг, в моем присутствии, изложил трем или четырем лицам свою теорию: по его мнению, Фальк ухаживал за племянницей капитана Германа. Шомберг тут же конфиденциально заявил, что ничего из этого не выйдет; то же самое происходило и в прошлом году, когда капитан Герман грузился здесь.

Разумеется, я не поверил Шомбергу, но сначала, признаюсь, внимательно следил за положением дел. Обнаружил я только некоторое нетерпение, проявляемое Германом. При виде Фалька, идущего по сходням, славный капитан начинал бормотать сквозь зубы что-то похожее на немецкое ругательство. Однако, как я уже сказал, этого языка я не знаю, а кроткие круглые глаза Германа не меняли своего выражения. Тупо глядя перед собой, он приветствовал его: «Wie geht’s?» [6] Как поживаете? ( немецк .) или по-английски, с гортанным произношением: «Как поживаете?» Девушка на секунду поднимала глаза и слегка шевелила губами. Миссис Герман опускала руки на колени и минутку говорила ему что-то своим приятным голосом, а затем снова бралась за шитье. Фальк бросался на стул, вытягивал свои длинные ноги и иногда судорожно прижимал руки к лицу. Со мной он не был подчеркнуто дерзок, — скорее, пожалуй, не обращал внимания на такие пустяки, как мое присутствие. И, по правде сказать, ему, как монополисту, не нужно было быть любезным. Он был уверен, что я пойду на его грабительские условия, независимо от того, хмурится он или улыбается. Он же не делал ни того, ни другого; но в самом непродолжительном времени ухитрился порядком меня удивить и дать Шомбергу немало пищи для сплетен.