Владимир Гораль - Боцман и Паганель, или Тайна полярного острова

Боцман не без грусти усмехнувшись, слегка помолчав, ответил: «Слышал такую мудрость — „Кто красиво говорит — красиво не напишет“. Так вот это про меня. То что я стишки кропаю, так это всё не серьёзно, больше для веселья, чтобы ребят уставших после вахты расшевелить. Мемуары травить — вот это моё (благо придумывать особо нечего — всё правда), а литератор из меня, как из Владлена нашего балерина. Вот ты, Вальдамир и запоминай мои излияния, может когда и запишешь, так упомяни меня в своих великих романах — соавтор, мол, Б. У. Друзь. Так, что слушай и запоминай, биограф ты мой подскальный».

Выбрался я с Миником на волю из снежной избушки Большого Джуулута и вижу, что братец Нанок со своими собачками уже тут как тут — ожидает. Сели мы в нарты и без лишних разговоров поехали курсом на Норд-Ост. Ехали недолго — через минут двадцать показалась большая морская бухта вся в белёсом крошеве мелкого битого льда. Остановились мы у пологого скалистого спуска к воде. Нанок остался со своей упряжкой, а мы с Миником подхватив ружья и амуницию стали спускаться вниз. Я сказать честно, с надеждой ожидал увидеть у воды моторную или хотя бы вёсельную, знакомую и привычную мне морскую шлюпку.

Однако к худу или к добру надежды мои не оправдались. Миник привел меня на галечный пляж, где у нависающей скалы из больших, неподъёмных для одного человека камней сооружено было подобие стен склада, крышей которому служил тот самый скальный навес. Дверью в эту каменное хранилище служил огромный, круглый валун, который мы вдвоём не без труда откатили в сторону. Нам открылся, как будто небольшой музей. Я бы назвал его «Инуиты и морское дело». Миник с гордостью принялся просвещать меня, на этот раз относительно морских достижений своего народа, выполняя ставшею уже привычной ему роль гида.

В хранилище из камня находилось более десятка экзотических для свежего взгляда туземных плавсредств разного размера и вида. «Это мужские лодки — каяки» — пояснял Миник указывая на небольшие остроносые лодки с одним или двумя люками для гребцов, с каркасом из гибких костяных планок, обтянутых моржовой кожей. — «На них наши охотники промышляют небольшого морского зверя: некрупную нерпу или молодого лахтака — морского зайца. „Это“ — показал он на самую большую и длинную с тупоконечным кормой и носом восьмиметровую лодку — „умиак, грузовая или женская лодка, ею управляют молодые женщины — до двух десятков в одной лодке. Пользуются ею когда перевозят грузы на летние охотничьи земли“.

Делают умиак из связанного в остов китового уса и обтягивают кожей морского зайца, кстати скоро она понадобится нашему роду, когда подойдут гренландские киты — на китобойном промысле умиак незаменим. Ну, а это байдара — наша инуитская яхта» — похлопал он по издавшей барабанный гул моржовой шкуре, обтягивающей нос шестиметровой, остроносой лодки с восемью люками и небольшой мачтой установленной посредине. С горизонтальной реи которой свисал необычный парус из полупрозрачных выделанных кишок тюленей.

У стены склада были свалены в отдельные стопки вёсла, связки каких-то шкур, а так же разнокалиберные гарпуны с мотками кожаных тросов и металлическими остро иззубренными наконечниками, для защиты от ржавчины густо смазанными тюленьим или китовым жиром. Здесь же находился большой кожаный баул из которого Миник выудил: пару штанов, подобие болотных сапог с высокими, доходящими до бёдер голенищами и глухую, одевающуюся через голову куртку c просторным капюшоном. Всё это было пошито из тщательно выделанной тюленьей шкуры и отделано внутри слоями нашитых на тонкую кожу серых гагачьих перьев для сохранения тепла. Поверх всего этого великолепия натягивалось водозащитное покрытие с капюшоном из кишок нерпы.

Я облачился в этот инуитский, охотничий скафандр и с удивлением обнаружил, что он мне вполне в пору и даже чуть великоват, это как раз было даже кстати, поскольку делало все движения более свободными. Я отметил, что размер этого костюмчика пожалуй более чем великоват для любого, даже самого рослого эскимоса. Миник перехватил мой вопросительный взгляд и усмехнувшись сказал, что мои размеры гренландские духи не сообщали, просто этот комплект держат для редких гостей — американцев, датчан и прочих гостей, которые все как на подбор (с чего бы это?) примерно моего гренадерского роста и комплекции.

Миник выбрал двухместный каяк, вёсла и пару небольших гарпунов с закреплёнными на них связками кожаных тросиков. Взгромоздив килем вверх сравнительно лёгкую инуитскую лодку себе на плечи мы отнесли её поближе к воде, после чего вернулись к каменному хранилищу и закрыли вход в него валуном. Всю амуницию и ружья мы разместили внутри каяка, причём Миник разместил возле себя гарпун, как охотник умеющий с ним обращаться, а мне отвёл роль человека с ружьём, который будет чётко выполнять его Миника указания. Это было разумно, поскольку хотя нас и было двое напарников, настоящий гренландский промысловик был только один и это был не я. Кроме прочего меня тревожила неприятная возможность осрамится перед моим новым другом инуком — аакияком. Негоже было бы русскому боцману в каяке инуитском опозориться.

Миник сноровисто порхал веслом по воде. Каяк чуть переваливаясь с борта на борт довольно быстро двигался вдоль скалистого берега курсом NW (на северо-запад). Я тоже работал веслом, стараясь двигаться в унисон с капитаном лодки, по принципу — делай как я. Помогала моя многолетняя морская сноровка. Первое время, честно признаюсь, я чувствовал себя в этой бесшумно скользящей по тяжёлой льдистой морской воде лёгкой конструкции неуверенно, однако по прошествии часа с небольшим, (к моменту прибытия к месту промысла) освоился совершенно.

Было дело! Так я умилился собственной персоной, что даже похвалил себя мысленно: «Броня Друзь нигде не пропадёт. Добрый боцман в каяке или в корыте стиральном — везде выживет, всюду приноровится! В общем, ты знаешь, сам себя не похвалишь — никто не похвалит. Подошли мы к большому галечному пляжу, а на нём лежбище небольшое — нерпы числом несколько десятков, лахтаки — зайцы морские и в стороне несколько здоровенных клыкастых моржей со своими гаремами — моржихами молодыми. Близко подходить не стали, чтобы панику на зверей не навести, не спугнуть значит. Был случай, как Миник рассказывал, что перепуганное приблудным белым медведем лежбище разом в море спасаться кинулось и два каяка с охотниками попавшими в эту многотонную, мечащуюся в воде усатую, рявкающую и верещащую тюленью толпу, утонуло».

Я по моему упоминал, что каяк наш был в серовато-белого цвета, ну и хламиды наши непромокаемые из нерпичьих кишок примерно того же белесого окраса были. Миник велел пригнуться и не светить торсом, так чтобы для тюленьих глаз казались мы большим куском прибрежного, не очень чистого весеннего льда. Поскольку нас сносило ветровым течением, Минику постоянно приходилось осторожно подгребать веслом, что тоже могло отпугнуть желанного морского зверя. Так просидели мы согнувшись в каяке, в морской, понимаешь засаде добрых два часа, с непривычки показавшимися мне вечностью. В конце я уже ни ног своих, ни, извиняюсь, зада, ни спины не чувствовал. Наконец в метрах десяти от нас показались щурящиеся от солнца, усатые, отфыркивающиеся головы двух нерп — рыжеватой и блондинистой окраски.