Владимир Гораль - Боцман и Паганель, или Тайна полярного острова

— „Чего это вы, добрые люди тут делаете?“ — глумливо проблеял знакомый тенорок. Веснушчатая физиономия Генки Эпельбаума, перегнувшегося через борт прицепа дрезины, замаячила над нами в полумраке. — „Помяни рыжее племя всуе, а оно тут как тут“ — проворчал недовольно Устиныч. „Ты сам то, какими судьбами, Владлен то знает, что ты здесь?“ — „А то, посмеиваясь ответствовал Геша. В этом прибежище арийского духа истинный ариец вполне уместен и вообще, мы с тобой, Устиныч родственные души — ты боцман-германофил, а я какой-никакой немец и стало быть германофил по зову природы. Вот Владлен обдумал мое предложение об участии в вашей почти шлимановской экспедиции (тем паче, что я тоже Генрих в девичестве) и соизволил присоединить мою рыжею персону для интеллектуальной, так сказать, поддержки коллег по работе“.

— „Ну зачастил, балабол конопатый. Шлимана он знает, эрудит хренов. Вторую Трою раскапывать явился“. — раздражённо пробурчал боцман, явно недолюбливавший языкастого матроса. И то правда, подумалось мне. Есть на борту один белый клоун — боцман Друзь и довольно, однако тут ещё и рыжий нарисовался. Классический дуэт прямо. Бим и БОМ. Это уже не судно, а какой- то Цирк на цветном бульваре. Кино и немцы, понимаешь.

Наши скалолазы Боря и Рома стояли рядом и тихо посмеивались, слушая диалог двух пересмешников“.Да всё нормалёк, Устиныч» — вступил более серьёзный Борька — «Владлен правда добро дал — четверо мужиков лучше, чем трое». Меня, признаюсь, изрядно задел этот гамбургский счёт Бориса. Стало быть я для них не мужик, а так: зелень подкильная, салабон приблудный, говорящий какаду на могучем боцманском плече. Обидно знаете ли. «Ладно, хорош базарить, выступать пора» — как старший по должности авторитетно распорядился боцман. — «Зачем выступать, когда можно выезжать»- не без ехидства выдал Эпельбаум и постучал по глухо отозвавшейся пятнадцати литровой канистре с дизельным топливом, видимо принесённой с собой.

Залив соляру в бак и запустив двигатель дрезины, боцман и Геша в унисон и дуэтом похвалили немецкий механизм: «Добрый дизель». Все заулыбались, а Гена присовокупил: «Я же говорил, что мы с боцманом родственные души». Дрезина, пофыркивая движком и постукивая колёсами на стыках рельсов узкоколейки, двинулась в глубь туннеля кузовом вперёд. На верхней скамейке за рычагом управления и педалями тормозов расположились Устиныч с Борисом. Мы трое более молодых: Гена, Рома и я устроились, по выражению всё того же рыжего остроумца, как три лягушонка в тёплой коробчонке. Через несколько минут начался знакомый подъём. Скорость заметно упала и движок дрезины, чихнув заработал на более низкой ноте и уже с некоторым усилием.

Наконец подъём закончился, правда вместе с подъёмом наступил и конец света, пока всего лишь в нашем туннеле. Так, что мы вынуждены были вновь воспользоваться аккумуляторным фонарём и из разумной осторожности уменьшить скорость дрезины до минимальной. Вскоре луч фонаря упёрся, как будто в тупик, в бурые пятна на плоской стене выросшей у нас на пути. Мы остановили дрезину и спустились с неё. Борис подошёл к стене тупика и пнул её тяжёлым носком ботинка. Раздался металлический гул. «Так я и думал — ворота, выдвижные». — сказал он.

Мы принялись обследовать бурую поверхность лучом фонаря и вскоре у левой стены туннеля нашли две больших железных скобы того же рода, что встречались нам в разных местах грота. Скобы были приварены к левому краю ворот на высоте среднего человеческого роста. Ухватившись за скобы обеими руками Борис, навалившись толкнул створ ворот вправо от себя. Раздался громкий, крайне неприятный и резкий лязг железа по железу, который впрочем быстро прекратился и железная, в пятнах ржавчины стена по инерции и без усилий скользнула в правую сторону. В открывшийся проход на нас хлынул свежий морской воздух и свет пасмурного полярного дня, после темноты туннеля показавшийся нам ослепительным. Мы все, как по команде инстинктивно заслонили глаза. — «Вот тебе и ворота в остров» — зажмурившись пробормотал Устиныч.

Привыкнув к свету мы увидели, что находимся в довольно узком скальном ущелье, похожем на небольшой каньон. По сути это было продолжением туннеля, только вместо каменного свода над головой серело закрытое низкими облаками северное небо, да свежий, холодный воздух гулял между скалистых стен. Между тем рельсы узкоколейки продолжали свой путь куда-то меж серых скал, скрываясь за ближайшим крутым поворотом. Наконец подал голос, видимо, что-то решивший боцман: «Вот что братва, мы с вами, точнее я, всё-таки напрасно рисковали, когда поленились пойти пешком по тоннелю, а ведь так было бы куда как безопаснее, чем езда с ветерком по непроверенному маршруту. Ну бог с ним — дуракам везёт. Однако судьбу более испытывать нечего. Пойдём-ка мы парни дальше по шпалам, как в песне про сбежавшую электричку».

Наше путешествие по шпалам в узком каменном каньоне, высота скалистых стен которого порой доходила до тридцати — сорока метров, длилось недолго. Уже минут через двадцать этот туннель под открытым небом закончился вместе с рельсами узкоколейки, упершейся в массивное сосновое бревно в метр высотой, поставленное вертикально и прочно врытое в каменистый грунт словно обрубок корабельной мачты. Мы вышли к обширному галечному пляжу полого спускающемуся к морю. — «А вон тот самый сарай возле которого дед сети чинил!», обрадованно воскликнул Рома, показывая рукой на примостившееся в полукилометре восточнее, ветхое на вид, дощатое строение построенное на небольшом возвышении. — «Точно, добавил Борис, мы когда на самую вершину Медвежьего крыла поднялись с высоты его хорошо разглядели, не деда конечно, а халабуду его, нас то он без оптики вряд ли мог заметить».

Подойдя поближе к сараю мы увидели и самого хозяина этого замшелого особняка. Это был невысокий, но крепко сбитый и плечистый старик с красным обветренным лицом. У него были тонкие, плотно сомкнутые губы молчуна. Массивный носом с лёгкой горбинкой и почти скрывающие глаза мохнатые, словно из белой ваты, какие-то санта-клаусовские брови. Лицо колоритного старца обрамляла седая, подбритая по норвежски борода без усов. Хоть пиши с него портрет — иллюстрацию для хэмингуэевского рассказа «Старик и море»

Одет он был в темно синею брезентовую куртку и серый верблюжьей шерсти свитер грубой вязки. Образ типичного норвежского рыбака довершали высокие до бёдер чёрные резиновые сапоги. На крупной голове глубоко надвинутая, вязанная шерстяная шапка из-за почтенного возраста имевшая неопределённо — бурую расцветку. Из под шапки, несколько неопрятно, свисали давно нестриженые пряди неухоженных седых волос. Старик вышел из дверей постройки, коротко взглянул на нашу поднимающуюся со стороны пляжа компанию, отвернулся и как ни в чём не бывало продолжил починку развешенных на деревянных столбах сетей.