Михаил Божаткин - Взрыв в бухте Тихой

«Через сутки, а может быть, и раньше сообщу, а сейчас нельзя», — твердо решает он.

…К утру подул легкий ветерок. Старший лейтенант боялся, как бы ветер не разогнал туман, но белесая пелена все так же держалась над морем и даже стала как будто немного ближе. Но появилась зыбь, а с ней и новые трудности. Нужно было смотреть, чтобы волны не ударили катер о скалу, и особенно беречь консоли — направляющие рельсы торпедных аппаратов. Моряки чувствовали себя бодрее, но все же усталость брала свое.

Перед обедом с запада послышалось прерывистое завывание моторов, и затем Ярош заметил летящий на небольшой высоте самолет.

— «Фокке-Вульф», — определил боцман. — Разведчик.

Самолет приближался. Вот он пронесся немного севернее скалы и ушел в сторону Керченского пролива. Вскоре самолет показался снова. На этот раз он пролетел прямо над головой и скрылся на западе.

— Кажется, не заметил! — облегченно вздохнул Ярош и вытер тыльной стороной ладони лоб.

Да, пожалуй, даже с воздуха трудно заметить серый катер, прилепившийся к серой скале. Все блестящие части на нем закрашены или покрыты брезентом, мачты сняты, люди находились в рубке, а те, что были на камнях и удерживали катер, прижались, почти слились с каменной глыбой.

Прошло еще около двух часов. Солнце перевалило через свою самую высокую точку и стало медленно-медленно спускаться к горизонту.

— Корабль! — крикнул Ярош.

Чугай взял у него из рук бинокль и в поле, очерченном полукружиями стекол, сразу же увидел мачты большого сухогрузного корабля.

«Наконец-то!» — мысленно воскликнув он.

Корабль приближался. Вот рядом с ним несколько мористее показались мачты еще трех небольших кораблей.

«Катера охранения», — решил Чугай и тихонько скомандовал:

— Проверить готовность всех механизмов!

Спокойно на вражеском корабле. Команда чувствует себя в полной безопасности: море словно застыло, берег близко, недавно пролетел самолет-разведчик, а рядом — катера охранения. Вот уже и Крымские горы остались на горизонте, уходят назад белые дома Феодосии, впереди — холмы Керченского полуострова, на фоне их поднимаются причудливые скалы Эльчан-Кая…

И вдруг словно ожили неподвижные камни: от них, едва видимый в белых бурунах брызг и пены, прямо на корабль мчится катер. Прозвучал сигнал боевой тревоги, но поздно — протянулся пузырчатый след выпущенных торпед. Высоко в небо взметнулись от одновременно громыхнувших двух взрывов столбы дыма и водяной пыли, а когда они рассеялись, стал виден накренившийся на бок, медленно оседающий в воду транспорт…

…Катер выскочил из-за носа тонущего корабля и взял курс к виднеющейся вдали полоске тумана. Наперерез ему ринулся катер противника. Боцман быстро проверил ленту, щелкнул затвором и развернул турель. Вторя рокоту моторов, затарахтел пулемет. С вражеского катера тоже протянулись бледные в дневном свете трассы пуль.

— Врешь, не возьмешь, — кричал сам себе Ярош, давая очередь за очередью. Вот он откинул пустую ленту, быстро вставил новую, но вдруг охнул и медленно опустился на палубу. Чугай обернулся только на миг и сразу понял, что произошло.

— Радист, к пулемету! — приказал он.

Выключив станцию, радист выскочил из рубки, немного оттащив в сторону боцмана, поправил ленту и, как только в прицельное кольцо попал вражеский корабль, изо всей силы, словно это помогало пойти пулям в цель, нажал спусковые крючки. Когда он, выпустив несколько длинных очередей, поднял голову, вражеский катер безжизненно качался на волнах, а из пробоин в правом борту вырывались бледные струйки дыма. Второй катер, бросившийся было в погоню, далеко отстал — сказывалась разница в скорости.

Чугай время от времени посматривал на небо: в любую минуту могли появиться вызванные с катеров охранения самолеты. Но горизонт был чист.

Близко спасительная полоса тумана. Катер скрывается в ней и затем стопорит ход. Мичман Головнев и командир сразу же подбегают к Ярошу. Левый бок у него в крови, тонкая струйка крови сбегает изо рта. Лицо боцмана, всегда улыбчивое, сейчас было серьезным, строгим, даже торжественным.

Головнев приложил ухо к груди и радостно воскликнул.

— Жив! Сердце бьется!

У боцмана оказалось пулевое ранение в грудь. Мичман Головнев с помощью мотористов стал делать перевязку.

— Товарищ старший лейтенант, базовая рация просит сообщить место нахождения, — опять доложил радист.

— Передайте: атакован и потоплен вражеский транспорт, повреждений нет, следую в базу, имею на борту раненых, — распорядился командир.

Шторм стихал. Казалось, что все шло по-прежнему, но по тому, как корабль взбирался на крутые гребни валов, а затем неторопливо съезжал вниз, как ветер, стуча брызгами о стекла ходового мостика и разбрасывая хлопья пены, вдруг неожиданно пропадал на несколько секунд, чувствовалось, что сила шторма шла на убыль.

Это понял и Василий Григорьевич Искрич, капитан парохода «Байкал». Он несколько минут смотрел с мостика за борт, а оттуда, из густой темноты, как громадные звери, поднимались тяжелые гребни волн, переваливались через фальшборт [1] Фальшборт — легкая обшивка борта судна выше палубы. , разливались по палубе, бурля среди снастей. Нет, это уже не те волны, что всего несколько часов назад угрюмо бились в борта, выгибая шпангоуты [2] Шпангоуты — ребра судна, к которым крепится наружная обшивка. , сминая обшивку.

Порыв ветра мазнул брызгами по лицу, забрался под реглан.

Поеживаясь от сырости, Василий Григорьевич удовлетворенно подумал:

«Стихает!.. Пожалуй, можно на курс ложиться…» — и скомандовал рулевому:

— Курс — норд!

Рулевой начал поворачивать штурвал и, когда стрелка компаса задрожала около ноля, капитан подошел к столику с разложенной штурманской картой.

Качка стала бортовой. Корабль то совсем ложился на борт и, казалось, вот-вот перевернется, то снова выпрямлялся и уверенно пробивался сквозь волны.

Капитан внимательно посмотрел на кренометр и один раз, когда размах качки был особенно велик, подумал:

«Может быть, снова встать носом к волне? Пусть море еще немного утихнет…».

Но затем успокоил себя:

«Трюмы загружены полностью — остойчивость хорошая!..»

Он еще раз взглянул на прибор, затем крепко потер рукою глубоко запавшие глаза, расправил усы и потрогал заросший седой щетиной подбородок.

«Третьи сутки!..» — подумал он и устало опустился на стул.