Лев Линьков - Капитан «Старой Черепахи». Повесть

Орехов хотел было что-то возразить, однако Никитин не дал ему опомниться:

- Суть, понятно, не в перчатках… Вы давно были знакомы с Чириковым?

- Я не знаю никакого Чирикова.

- Да неужели? - усмехнулся чекист. - Он ведь жил с вами в одном доме. Мы арестовали его в августе. Так вот, этот Чириков долго упирался, а на днях рассказал, наконец, все подробности о вашем контрреволюционном «Народном союзе защиты родины и свободы», ну и, само собой разумеется, о ваших связях.

- Что вы приписываете мне? Я не знаю никакого такого союза. Я протестую, - проговорил Орехов вздрагивающим голосом, стараясь наигранным возмущением прикрыть свой страх, - я категорически протестую…

Никитин вынул из стола написанный на полотне мандат Чирикова.

- Разве вы забыли, что Чириков предъявлял вам вот это оригинальное командировочное удостоверение? Упираться бессмысленно. Нам точно известно, что Чириков завербовал вас в Ростове и вы подписали там присягу, обязавшись вести непримиримую борьбу с советской властью и действовать, «где можно - открыто, с оружием в руках, где нельзя - тайно, хитростью и лукавством». Если я неправильно цитирую, можете меня поправить… Деликатно сказано: «хитростью и лукавством», точнее было бы - «исподтишка и подлостью».

Орехов побледнел, и Никитин понял: удар попал в цель. Опять не дав арестованному опомниться, он задал новый вопрос:

- В 1918 году вы бежали из Ярославля в Ростов. Каким образом вы пробрались через линию фронта и когда к вам приехала жена с детьми?

«Они всё знают, всё знают, - обреченно подумал Орехов. - Он не мог догадаться, что во многом чекист ловит его на слове. - И зачем я дал Чирикову согласие переехать из Ростова в Одессу?…» Чириков говорил от имени Бориса Савинкова, который якобы хорошо помнил Петрюка по ярославскому мятежу. Увидев, что Петрюк колеблется, Чириков припугнул его тогда: «Вы должны понимать, иного выхода у вас нет - или продолжать борьбу против большевиков, или Чека станет известно, что вы вовсе не рабочий, а ярославский адвокат и эсер…» Петрюк согласился, поехал в Одессу, работал в мастерских, подлаживался под рабочих, говорил их языком, разыгрывал передового пролетария… А тут этот дьявол англичанин припер к стенке!…

- Вы предпочитаете молчать? Ну что ж, придется пригласить сюда Лимончика и Чирикова, они помогут вам всё вспомнить. - Никитин взялся за телефонную трубку.

- Не надо! - остановил его оцепеневший Орехов. Всё кончено. Действительно, упираться бессмысленно Но, может быть, если всё рассказать, его не расстреляют?… Нет, всё равно расстреляют… За одно только убийство смотрителя маяка расстреляют.

- Когда вы познакомились с часовщиком Борисовым? Вопрос чекиста вывел Орехова из оцепенения.

- В пятнадцатом году. Он был тогда…

- Как и вы, членом партии эсеров, - быстро подсказал Никитин.

- Да, - прошептал Орехов.

- Как его настоящая фамилия?

- Я… мы считали… мы не знали тогда, что он англичанин…

«Борисов - англичанин, Орехов - эсер, и наверняка именно он заменил Чирикова! - Никитин ничем не выдал радостного волнения. - Разом зацепили все нити вражьего заговора!» Он резким жестом пододвинул Орехову бумагу, карандаш и сказал тоном приказа:

- Пишите! Пишите все фамилии, адреса, явки, клички - всё, что знаете о сподвижниках вашей контрреволюционной банды. Прежде всего, разумеется, укажите свою подлинную фамилию.

«Теперь этот тип во всём признается». Никитин раскрыл папку, достал листовку и чистый лист бумаги - образец, присланный в Губчека Катей Поповой.

- И об этом напишите.

Сказав это, Никитин нажал кнопку звонка. В дверях появился секретарь.

- Товарищ Чумак, дай, пожалуйста, графин воды.

Секретарь принес воды, наклонившись к уху председателя, что-то прошептал, передал какую-то записку и удалился.

- Пейте!

Никитин указал Орехову на графин и развернул бумажку.

«Товарищи Чека! Прошу передать до самого главного начальника: мы имеем до него спешное секретное дело. Только до самого главного начальника. Мы ждем его в Сычовке, спросить хату Семенчук. Очень важно. Приезжайте швидче, обязательно…»

Чумак сказал, что сейчас извлек эту записку из висящего в бюро пропусков почтового ящика «Для жалоб и заявлений».

«Что бы это значило? Уж не ловушка ли?…»

В больницу Ермаков попал только после похорон отца.

- Вы к кому, товарищ командир? - спросила дежурная сестра, подавая ему халат.

- Я к Поповой. Как ее здоровье?

- Врачи скажут, - уклончиво ответила сестра. - Попова на третьем, в хирургической палате.

Второй этаж, третий… «Где здесь хирургическая палата? Вот эта стеклянная дверь?» Андрей осторожно приоткрыл ее и остановился.

У кровати сидел, сгорбившись, Репьев.

Катя… Неужели это она? Бледное, почти белое лицо, синие, плотно сжатые губы, голова забинтована

Макар Фаддеевич оглянулся, прошептал:

- Спит…

Но Катя не спала. Она просто не могла пошевелиться, даже повернуть голову.

Андрей и Репьев, затаив дыхание, сидели плечом к плечу и смотрели на девушку. И она почувствовала их взгляд, медленно раскрыла глаза, едва пошевелила губами:

- Макар Фаддеевич… Товарищ Ермаков… Уйдите… Тяжело мне…

И опять закрыла глаза.

- Оставьте больную, - сказала вошедшая в палату фельдшерица. - Кто вас пустил сюда? Ей нельзя волноваться…

В длинном коридоре на диване сидели выздоравливающие, шутили, смеялись. Какой-то мальчуган проковылял на костылях; седой мужчина в сером халате говорил что-то розовощекой хохочущей сиделке.

Репьев остановился у окна, прижался лбом к стеклу и обхватил голову руками. «Видно, крепко он ее любит, - подумал Ермаков. - Нет ничего удивительного Вместе работали, вместе смотрели смерти в глаза…»

Захотелось чем-нибудь утешить Репьева, но разве есть слова, которые могут его утешить?…

За окном расстилалось синее, как всегда прекрасное море.

- Я беседовал с профессором Авдеевым. «Будем, - говорит, - надеяться», - тихо сказал Макар Фаддеевич. - Без сознания была, бредила, всё тебя звала… - Репьев повернулся к Ермакову. - Любишь ее?

- А ты? - так же тихо спросил Андрей.

- Люблю…

Андрей почувствовал, как глубоко несправедлив был до сих пор к своему помощнику, и ему стало невыразимо горько и стыдно.

- Пойдем… Никитин просил не задерживаться - Репьев тронул Андрея за плечо. - Пойдем, товарищ Ермаков.

Приехав из Одессы, начальник Люстдорфского пограничного поста Кудряшев долго сидел у моря. День выдался на редкость ясный, теплый. А ведь было начало зимы.

Где-то стороной прошел шторм, и волны набегали на берег, оставляя на песке пузырящиеся влажные пятна.