Игорь Всеволожский - Неуловимый монитор (Художник Г. Туфанцев)

Андрей откозырнул: «Есть».

Душа его — горела. Его ударили в самое сердце. С этой минуты его поведение в бою отдавало бравадой. Тщательно пряча своих бойцов, он сам оставался под выстрелами. Зачем? Может быть, хотел доказать тому недалекому человеку, что не боится смерти? Во всяком случае его моряки после рассказывали, что Савельев, стоя с полевым телефоном во весь рост на высоком стогу, передавал корректировочные команды радисту, укрытому в одном из домиков. Снаряды «Железнякова» разметали гитлеровскую танковую колонну. Машины горели; но два уцелевших танка пошли прямо на Савельева. Он скомандовал: «Заградительный огонь!» Первый танк был накрыт. Второй дал выстрел по стогу. Андрей был контужен и потерял сознание. Очнулся от едкого дыма. Кашляя и задыхаясь, он отполз от горящего стога и увидел бежавших к нему матросов. Они думали, что его уже нет в живых…

Через несколько дней наши войска с боями оставили Херсон. Чтобы гитлеровцам не досталось горючее, прямой наводкой орудий «Железнякова» были взорваны бензиновые баки. Переправу прикрывали морские пехотинцы. Они под огнем противника переправились через Днепр вплавь. Командир их, капитан третьего ранга Балакирев был тяжело ранен и пошел ко дну. Матросы подхватили его и на своих плечах вынесли на берег…

В Херсоне мы расстались с Андрюшей Савельевым — он ушел от нас вместе со своими «орлами». Прощались душевно и трогательно.

«Железняков» отошел к Очакову, уже занятому противником.

Каждый снаряд был на учете.

На рассвете сигнальщик доложил: «По пеленгу 45 в расстоянии 10 кабельтовов вижу конницу противника».

Действительно: одиночками появляются из кустарника конники, быстро спешиваются и укрываются в красном кирпичном бараке.

Анатолий Кузнецов приказал Гуцайту занять позицию поближе к бараку.

Минут через двадцать Гуцайт доложил, что в районе барака накапливается не только конница: там и самокатчики; на крыше — наблюдатели с ручным пулеметом. Чувствовалось, что фашисты готовятся к атаке. Но кого они собираются атаковать? Наших частей поблизости уже нет; они отошли к Темрюку; оставался только «Железняков». Может быть, конники собираются переправляться вплавь?

Гуцайт доложил: на крыше появились новые люди с пулеметами; больше никто не подходит. Решено было дружными залпами уничтожить конницу. С первого же залпа барак завалился, объятый языками пламени.

Гуцайт и Личинкин от радости зааплодировали и чуть было не свалились с деревьев. Уцелевшие гитлеровцы, побросав лошадей и оружие, удирали пешком. Бойцы корректировочного поста устроили им засаду и встретили обезумевших фашистов дружными очередями из двух ручных пулеметов.

Гуцайт в пылу боя забыл посадить человека к телефону. На вызовы корабля корпост больше не отвечал. Мы забеспокоились. Может быть, противнику удалось уничтожить их? Но вот в наушниках послышался тоненький писк — позывной корпоста. От сердца отлегло. Получен сигнал: все в порядке. Алексей Емельянович услышал взволнованный голос Володи Гуцайта: «Полный порядок. Отправили к предкам двадцать пять пеших гитлеровцев и двенадцать велосипедистов»…

Неподалеку от Очакова Володя Гуцайт в двадцать девятый раз уходил с «Железнякова» на занятый врагом берег. С ним было шесть спаянных крепкой дружбой хлопцев, готовых насмерть постоять друг за друга. Седьмым был я. Командир корабля, как всегда, проводил разведчиков до сходни.

— Осторожнее, лейтенант, — сказал он Гуцайту. — Гляди в оба. Ну, ни пуха вам, ни пера.

Мы нырнули в кусты. Когда через минуту я оглянулся, корабля не увидел. Вот это чудо маскировки! Даже самый опытный разведчик, подойдя вплотную к реке, не сумел бы обнаружить его. Прикрытый от носа до кормы зеленой листвой, монитор был похож на иву, склонившуюся над водой, на куст, разросшийся в мелкой заводи.

Отойдя от реки на несколько километров, мы пересекли пустынный шлях, прошли через дубовую рощу, миновали чей-то фруктовый сад и очутились возле старой мельницы с обломанными крыльями. Матросы, посланные вперед, вернулись и доложили, что мельница пуста.

— Вот тут и бросим якорь, — сказал Володя.

Овидько отворил тяжелую, скрипучую дверь. Скупой свет проникал в мельницу откуда-то сверху. Видимо, через дыры в крыше. Прислоненные к стене, стояли жернова. Черный паук ткал густую паутину. Старая седая крыса удивленно уставилась на нас, пошевелила усами и исчезла.

— Веселое, однако, местечко, — сказал кареглазый матрос Игорь Личинкин. — Ну, прямо «Тайна старой мельницы», как в кино.

— В кино-о? — протянул маленький и юркий Лаптий. — Нет, брат, это тебе не кино… — не преминул он ввернуть свою любимую поговорку.

Попадал ли снаряд «Железнякова» в цель, Лаптий говаривал, обращаясь, очевидно, к немцам: «Это вам не кино». Разрывался ли немецкий снаряд поблизости от корабля и осколки его разлетались веером по палубе, он говорил матросам: «Эй, братки, голову пригните, а то снесет. Это вам не кино».

И тут, хозяйственно оглядев заброшенную мельницу, он повторил:

— Н-да-а. Это вам не кино…

— Личинкин и Лаптий, — позвал Володя, — отправляйтесь.

Матросы молодцевато подтянулись и, откозыряв командиру, вышли из мельницы. Пояснений им не требовалось, они отлично знали, чего хочет от них начальник.

Выглянув через мгновение в узкое оконце, пробитое в бревенчатой стене, я уже не увидел матросов, только что перешагнувших за порог. Они словно сквозь землю провалились.

Мудряк налаживал рацию. Овидько стал на охрану поста корректировщиков. Согнувшись в три погибели, он укрылся в густой заросли кустарника, и Гуцайт был уверен, что ни одному фашисту не удастся подобраться к нам незамеченным.

Прошло полчаса, час. Время тянулось медленно.

— Так бывает всегда, — объяснил мне Володя, — когда уходят разведчики и остальным приходится ждать их возвращения.

Вокруг все застыло: лист не шевельнется, трава не шелохнется; облака в небе неподвижны, и шлях пустынен, словно вымер, и удивительным кажется, что так близко от передовой стоит подобная тишина.

Но вот дрогнул куст, затрепетал другой. Откуда-то, словно из-под земли, вынырнул Овидько со своим автоматом. Он сразу же успокоенно кивнул головой. Я понял: разведчики возвращаются.

Матросы, запыхавшись, вошли в мельницу.

— В крайней хате, товарищ начальник, немецкий штаб, — докладывал Личинкин Володе. — Думаю, штаб дивизии, не меньше. Офицеры дрыхнут под вязами. Сундуки стоят со всякой канцелярией. Рация. Нам мальчонка один все показал. Скажи пожалуйста! Клоп, от земли не видать, а все знает! «Мы, — говорит, — фрицам спуску не даем. Мы ихним автомобилям шины гвоздем прокалываем».