Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!

На стороне стражи – охранники складов, вышибалы кабачков и другие солидные, по портовым понятиям, люди. Последнее время к ним относятся и моряки с галеонов. Эти всегда рады схватить убегающего. Уже ему приходится отворачивать от цепких рук, выхваченных шпаг и стремительных бросков. Такая выходит ночная забава, ничем не хуже бега с быками. Так и несется через предместья…

– Сдохни, легавый! – желают одни.

– Дави его, гончая! – орут в спину другие.

Эспиноса и значит – «борзая». Собака короля. Фамилия тех, чьи отцы не выслужили ничего лучшего, но честно отслужили в королевских телохранителях.

Ворота. Настежь, и стражи никакой. Городское правительство вторую неделю проводит опыт: что будет, если снести пережиток мавританских войн.

Поджигатель уходит к собору. Громадине, вознесшейся на месте снесенной мечети. Всего и осталось мавританской кладки, что минарет Хиральда, и тот христианские каменщики нарастили локтей на сто.

Собор – убежище, из которого нет выдачи сорок дней, что бы преступник ни натворил. Правда, под своды укрывающихся, как в былые времена, не пускают. Держат на заднем дворе. Где и стоит подобие цыганского табора – столь же яркое и куда более опасное.

Многие там и добычу прогуливают – шлюхи там есть всегда, и шустрые ноги – принести вино и закуску – тоже. Оказавшись в этой безопасной гавани, бояться нечего, кроме иных ее обитателей. Да еще, пожалуй, жадности соборных служителей – в прежние времена, бывало, и пары реалов было довольно, чтоб те забыли, что ты использовал до конца отведенные тебе церковными установлениями дни и начали счет заново. Теперь для этого требуются дублоны. Которые, впрочем, у многих имеются. Четвертый Филипп, конечно, не Второй – вырос номер, выросла и плата за голову. Зато число убийц умножилось неимоверно! Еще пресловутый Антонио Перес во всей Испании не мог сыскать человека, согласного поработать на королевского секретаря мечом и кинжалом, а ныне от кандидатур нет отбоя.

Иные, правда, истребовав задаток, немедленно исчезнут, но и настоящих волков на задворках собора укрывается немало. Войти под сень растущих в убежище апельсиновых деревьев для алькальда – штука совершенно невозможная. Едва шагнув за цепи ограждения, беглец может показать закону похабный жест. Отдышаться. Послать за бурдюком вина – залить винцом проявившуюся в коленях дрожь.

И краем глаза проследить за уличным судьей. За нарушение убежища полагается отлучение от Церкви, но мало ли что сгоряча взбредет в голову легавому?

Тот, впрочем, не кажется особенно разочарованным. Вздергивает нос повыше – и тяжелая створка двери пропускает его в готическую темень. Словно горгулья спешит занять место на крыше, чтобы утром окаменеть – до заката. Откуда знать человеку, только начавшему праздновать второе рождение, что вновь обретенная жизнь висит на волоске, и та самая горгулья, цветом схожая с медной окалиной, тянет за струны и блоки тяжелой древней машины, именуемой церковной администрацией?

Работа нелегкая, занимает немало времени. Уже и рассвело, тени сжались вдоль стен в узкие каемки. Медное чудовище – за спиной едва не рота – тяжко шагает к определенной ему черте. За спиной – кровавый диск пробивающегося сквозь тучи солнца. Разворачивает бумагу… Читает – каждое слово падает, что комок земли на крышку гроба. И толпа убийц и воров вышвыривает в его объятия заигравшегося человечка!

Самое главное – правильно подобрать буковки и запятые расставить. Поджог склада – кого взволнует? Поджог порта… Перед прибытием флота Терра Фирме… Это… ну, не отнять, но подпалить и уронить на пол тот кусок, которым всей Испании – и не только ей – питаться не меньше полугода. До следующего флота.

Дело короля становится делом общим. Грязные шпаги, собравшиеся под апельсиновой сенью, прекрасно знают, что именно раздоры вокруг серебра пополняют ряды жертв и заказчиков. А воры понимают, что набивает толстые кошели, столь часто в этом городе меняющие владельца!

В том числе и мошну архиепископа, который, подписывая грамоту с распоряжением о выдаче, собственной рукой над подписью начертал: «Сия любезность оказывается мною городским властям единократно и не может быть возведена в обычай». Потом внимательно осмотрел просителя.

– У тебя последняя неделя. Зачем тебе?

– Это как последняя строка в сонете, ваше высокопреосвященство… Пусть точка в конце моей службы будет красивой.

Прелат вздохнул. Поставил подпись, но бумагу отдать не спешил.

– Проповедовать не тянет? Держись. Ох, стоило тебе идти на теологию!

Диего промолчал. Стихи, лекции и шпага – неужели этого мало?

– Занятий тебе хватает сейчас, – архиепископ словно мысли прочел, – но что будет, если ты их потеряешь? Или еще что-нибудь случится, такое, чего я и угадать не могу? Рядом с одним юристом молния ударила – помнишь, что вышло?

Вышел Лютер, пытавшийся исправить католическую веру – и ввергнувший мир в столетие религиозной войны. Но…

– И не рассказывай о верности католической и ортодоксальной вере и матери Церкви… Лютер тоже начинал искренним католиком. Инквизиция, подозреваю, тебя бы сожгла или предписала перейти на теологию… Я…

Архиепископ вздохнул еще раз. Протянул подписанную грамоту.

– Ступай. Исполняй долг… и помни о короле и вере!

В присутствие поджигателя ведут, как на казнь, – по бокам десять стражников, впереди альгвазил с жезлом, рядом вместо священника алькальд. Говорящий также вкрадчиво и тоже призывающий к покаянию, но с заботой не о душе, а о теле.

– Послушай, к чему тебе пытка? Скажи сейчас, кто тебе заплатил! Если я возьму тварь раньше, чем та смоется из города, тебя и пытать-то не придется. Повисишь на дыбе, совсем как свидетель. Почти не больно. И к гарроте пойдешь своими ногами, умрешь, сидя на стуле, как порядочный католик. Замолвлю словечко… А нет, так все равно запоешь. Раньше, позже… Только если мы упустим нанимателя, тебя, дружок, придется сжечь. Вместе с еретиками. А там – закопают, выроют, вывезут к Санлукару камбалу кормить… Тебе такого надо?

Обреченный молчит.

– Тебе ведь сказали, что убежище в Соборе надежно, так? Солгали, негодяи! Так почему ты должен выгораживать тех, кто тебя убил? Они что-то пообещали? Не тебе. Семье, близким? Неважно, плохое или хорошее, ты убедился, каково им верить. Назови имена сейчас, и мы спасем твоих родных от худшего – если ты подаришь нам время…

Увы. Палачу достается работа – Диего сидит рядом со строчащим протокол писарем, рисует закорючки на листе бумаги. Записывать нечего, кроме воплей и проклятий. Бессмысленных? О, нет! Диего решительно встает.

– Дожимайте без меня. Есть мысль… И мне стоит ее проверить. Срочно.