Владимир Коваленко - Боевые паруса. На абордаж!

А еще корабль не слишком велик, и в состоянии подняться по Гвадалквивиру. Но…

– Что же там за шум? Нашли контрабанду?

– Поверьте, раз уж корабль не трясли в Кадисе, значит, команда, капитан и судовладелец все лишнее сплавили, пока поднимались вверх по течению.

– А кто тогда недоволен?

– Наверное, из пассажиров кто.

– Подойдем?

– Можно… – протянул стражник. – Хотя, по мне, смотреть, как другие наживаются – не лучшее веселье.

Перуанец оказался всего один, но какой! Лазоревый колет с серебряным шитьем, огромные, ниже колен, штаны того же колера, ярко-красные штиблеты, очевидно, защищающие от превратностей морского путешествия шелковые чулки. Пуговицы на штиблетах серебряные, по двенадцати на каждой стороне.

– … и не кричите, и не машите на меня руками, – привычно выговаривает путешественнику таможенник, – а платите деньги. Меня устроят твердые песо, по весу равные всей мишуре. Ну или спарывайте эту роскошь. Да, и со штиблет тоже. И пряжки на башмаках не забудьте. Тоже серебро, тоже нечеканенное…

И у какого школяра хватит терпения не принять такой вызов?

– Зачем же всю? Согласно закону о «квинто», от любого дохода, полученного в королевских владениях в обеих Америках, налога в казну следует ровно пятая часть. Господа, я Диего де Эспиноса, дежурный алькальд над портом.

Таможенник словно в рыбу превратился: глаза выпучил, ртом воздух хватает. Да и перуанец – не лучше. Лицо стало одного цвета с колетом. Только клинышек бороды и чернеет. Первым в себя пришел все-таки таможенник.

– Дежурный алькальд над портом? Что за новости? Но если и так – шел бы своей дорогой и не мешал работать.

– То есть обирать людей. Королю двадцать процентов, в карман вчетверо больше? Это не по-христиански. Сеньор, бросьте Иуде его сребреники!

Таможенника передернуло. Чего Диего и добивался. Неважно, какая кровь в нем течет, – пары доносов в инквизицию достаточно для открытия дела. А если хоть один из них писан официальным лицом, вроде младшего алькальда, дело завертится наверняка. Да и перуанец может поработать перышком.

– Проходите, – буркнул таможенник перуанцу, – чтоб я вас не видел.

Решил, что тот законнику – родственник или знакомый. Вот за него и порадели.

– Теперь вы обокрали короля. Я не намерен вас арестовывать, но считаю необходимым доложить о вашей неспособности занимать нынешнее место.

– Ты что, хочешь, чтобы я дал денег тебе? – таможенник удивлен. Перуанец у того за спиной оттянул веки пальцами вниз, показывая: «Этот тип опасен, не купись».

– Ничуть. Как я уже говорил, выжать деньги из Таможни может только инквизиция. Тем более взяток я не беру. Впрочем, мое молчание купить нетрудно.

– Как же? – сжал кулак.

– Со мной не заедаться. И не тыкать, кстати. Я в порту надолго. И мне здесь нужен порядок.

Поправил берет с павлиньим пером, махнул стражникам и был таков. Впрочем, скоро его догнал перуанец. И ничего он не смешной. Просто одет, как севильцы двадцать лет назад. Моды до Перу доходят медленно. Знакам экономии путь в страну, из которой исходит серебро мира, уж очень против ветра.

– А вы меня выручили. Право, услышав: «дон Дьего», я малость струхнул.

– Отчего же?

– Ну как же? Написал же наш испанский Гомер, дон Луис де Гонгора-и-Арготе, – перуанец прокашлялся и продекламировал:

Право, я решил, что попал из огня в полымя!

– Ошиблись, выходит?

– И очень этому рад, – настолько, что целует пальцы, словно сообщая об изысканном вкусе нового блюда. – Не возражаете, если я вас угощу? Заодно вы мне подскажете местечко, где прилично готовят.

Не «подскажите», а «подскажете». Даже не приказ – констатация факта. Захотелось нахала одернуть. Напомнить, кто минуту назад смотрел на таможенника, как бычок на тореро. И броситься хочется, и конец известен. Он вообще похож на быка – отчасти – упрямым наклоном головы и красной сеткой в белках усталых глаз, отчасти – мощной короткой шеей. Что ж, зато он хотя бы помнит Гонгору… А то повадились уличные певцы приписывать летрильи [10]умершего поэта живому, да злейшему врагу. Так что дон Диего предпочел проскочившее в речи перуанца хамство не заметить.

– С удовольствием, но после обхода. Насчет готовят – берите любое не слишком дешевое заведение на Сенной улице. То есть такое, куда ходит профессура. Выглядят, как я, но постарше. Ну и – рассчитывайте больше на моих коллег. Я не лучший законник в Севилье, но лучших следует искать среди кастильцев… Сам тоже заскочу и посижу, но у меня вечером занятия по астрономии.

– Так это студенческая шутка? Вы не настоящий алькальд?

Перуанец погас. Кажется, поблагодарить человека для него дело третье. Что ж, таких в Севилье не четверть и не половина. Там, где денег груда, не дружба, а остуда…

– Совершенно настоящий. Бакалавр права. Значит, и магистр искусств. И веду начала астрономии, потому как читать лекции по праву мне еще не скоро. Нужно защитить тезис лиценциата…

– Прекрасно, – перуанец снова доволен, – кстати, меня зовут Гаспар. Гаспар Нуньес, и, клянусь честью, эту фамилию в Андалусии еще запомнят! Значит, Сенная улица?

– Точно. Лучше выберите то заведение, что сразу слева от ворот университета. Ближе к вечеру мы туда заявимся, так или иначе – придется мне отмечать первый обход. Там я с удовольствием с вами побеседую. О жизни в колониях, о поэзии – и о Севилье, родной чужбине, будь она проклята…

Дон Диего щурится на два солнца – одно в небе, другое в воде. Резкий кивок, щелчок каблуков – патруль следует дальше. Наводить порядок! Пока это не расчистка авгиевых конюшен, всего лишь обмахивание пыли. Но… лиха беда начало, не так ли?

Руфина идет по улице и злится.

Еще с утра все было хорошо. Хотелось петь, кружиться, комнату заполнял свет… Пока не вошла мама. Увидела безмятежное счастье на лице дочери – сама аж почернела. Спросила:

– Снова?

Руфина поняла сразу. Скосила глаза – четыре года не приходилось, но как – не забыла. Точно, свечение. Маленькое, как мотылек, яркое, как облитый водой камешек в полдень. Старалась не спугнуть, но сердце сжала тоска, и мотылек упорхнул, оставив после себя лишь пустоту.

Маленькая, безобидная, сотканная из воздуха блестка – за которой встает отсвет костра. Четыре года назад тяжело больную девочку предупредил сам архиепископ: духи бывают не только добрые. Еще Иоанн Богослов предупредил, что будут лжепророки и лжесвятые. Так и бывает. Сначала – сотканная из воздуха блестка, потом – желание проповедовать, потом… Очень часто – арест, суд, приговор. При раскаянии – удавка прежде костра или темная келья в монастырской тюрьме – навсегда!