Юрий Давыдов - Южный Крест

— Все сполним, — громко, стараясь глядеть молодцом, отвечает денщик.

Но Матвей Иванович, нахмурившись, строго всматривается в его раскрасневшееся лицо.

— Ванька, уже? — тихо спрашивает Муравьев и замахивается.

— Так вить на радостях, — лепечет денщик, знающий тяжелую руку капитан-лейтенанта, и вдруг, юркнув куда-то в сторону, исчезает.

Муравьеву нет охоты чинить суд и расправу. Хлопот и без того много. Выругавшись, он идет на кухню.

В обед дом был полон. Могло показаться, что кронштадтское морское собрание переместилось в Ново-Архангельск. Партикулярные гости — чиновники во фраках и молодые ученые с корабля Коцебу — как-то затерялись среди мундиров и эполет. Затерялись и чувствуют себя не совсем ловко. А вокруг звучат крепкие, сипловатые голоса, слышатся прибаутки, смысл которых понятен лишь тем, кто учился в корпусе, спрашивают об общих знакомых, часто называя не имена, не фамилии, а прозвища кадетских лет.

Постепенно все рассаживаются. Лазарев и Муравьев садятся во главе стола: первый старший в чине, второй — в должности. По правую руку от командира «Крейсера»— командир «Предприятия»; вперемежку — лейтенанты и мичманы с фрегата и шлюпа. Много общего у этих людей: одинаковая форма, одна служба, сердечная привязанность к морю, к парусным судам. Много общего, даже фасоны причесок и бакенбарды. Но как разно их будущее!

Михаила Петровича Лазарева, трижды «кругосветника», открывателя Антарктиды, ждет Черноморский флот, где он возродит и продолжит традиции Ушакова, создаст знаменитую «лазаревскую» когорту боевых флотоводцев.

Нынешнему мичману с фрегата «Крейсер», скромному и неречистому, часто отвечающему краткими «да-с» и «нет-с», мичману Павлу Нахимову доведется жечь неприятельскую эскадру при Синопе, воодушевлять защитников Севастополя и самому сложить голову в пылающем от бомбардировок городе.

А лейтенант Римский-Корсаков дослужится до полного адмирала, полюбится императору, будет директором Морского корпуса, большим петербургским барином, и у него часто будет гостить братец из Тихвина с сынишкой Николенькой, прославленным впоследствии композитором.

Тот же, кто сидит сейчас напротив Римского-Корсакова, молодой застенчивый лейтенант «Крейсера» Федя Вишневский, тот недолго еще будет служить во флоте. Немногим больше года. С гвардейским экипажем он выйдет на Сенатскую площадь, на площадь 14 декабря и вместе с друзьями-декабристами поплатится собственной свободой за попытку добыть свободу России.

Зато уж мичман Ефим Путятин долговечен. Этот (ишь подливает рюмку за рюмкой) доживет до восьмидесяти. Он вовсе и не предполагает, что быть ему не только моряком, но и весьма удачливым дипломатом, возглавлять миссии в Персию, Японию, Китай. Еще раз совершит он кругосветное плавание на фрегате «Паллада», где секретарем его будет не кто иной, как писатель Иван Александрович Гончаров. И уйдет он из жизни членом Государственного совета…

Разные доли поджидают тех, кто в августовский день 1824 года пирует в хлебосольном доме Матвея Муравьева. Пируя, они, конечно, не помышляют о будущем. Они веселы, счастливы. Они в своем кругу, в кругу мореходов, заброшенных на край света, за тысячи миль от родных городов, от милых глаз, от ласковых старушек-матерей.

Как всегда бывает в большом обществе, разговор после нескольких тостов раздробился, составились кружки.

Муравьев, обрадовав Коцебу тем, что до весны будущего года нет надобности в крейсерской службе, заговорил с капитаном о компанейских делах. Завязался спор по поводу предложения Головнина перенести главное правление из Ново-Архангельска в Павловскую гавань на острове Кадьяк. Впрочем, спор продолжался недолго, потому что Лазареву хотелось потолковать о возвращении в Россию, а Коцебу поделиться с моряками планами на будущую зиму.

— Вам Отто Евстафьевич, — сказал Муравьев, — может сподручнее продолжать ученые занятия в тропиках. Вам в них везенье.

— Однако, — заметил Лазарев, — шлюп тогда явится в Ситху таким потрепанным, что впору не пост нести, а к верфи швартоваться.

Коцебу, подумав, отвечал:

— Конечно, господа, в запасе у меня примерно полугодие. Я мог бы побывать и на Радаке (там сколь не бывай, все новенькое сыщешь), мог бы поискать и коралльную цепь Ралик. Это так. Но и Михаил Петрович прав: получится, что шлюп два года без починки. Какой же он будет защитник колоний от иноземного посягательства?

Капитан-лейтенант Кордюков, прислушавшись к разговору и сообразив о чем речь, предложил:

— А не попытать ли, Отто Евстафьевич, счастье в Беринговом проливе? Знать бы еще в Камчатке, что Матвей Ивановичу мы не нужны, так прямо бы в Берингов из Петропавловска двинули!

— То-то и дело, Тимофей Васильевич, — с плохо скрытой горечью ответил Коцебу, — то-то и дело, что вечно эти неувязки карты путают. Вы же знаете, через Берингов пролив дорога к моей заветной мечте, к тому, что еще на «Рюрике» зачинал… Я бы, господа, все свои открытия в Южном море променял, пожалуй, на один только обход Ледяного мыса.

Он насупился, как человек, в котором задели больную струну.

— Ну-с, об этом теперь тужить нечего, — сказал Лазарев, наливая малаги Коцебу и Муравьеву. — В нынешнем году никак нельзя уж идти вам в Берингов. Да и в будущем не получится. Вот, ежели в двадцать шестом…

— Когда у меня все запасы кончатся, — мрачно перебил его Коцебу и неприязненно покосился на капитана второго ранга.

А за столом продолжалось веселье. Многие уже захмелели, подходили к распахнутым окнам, переводили дух и с удовольствием оглядывали панораму: селение, островки, рябь залива, ясные дали Великого, или Тихого.

«Изобретения» повара-креола были, наконец, исчерпаны. Гости, отяжелев, расходились по комнатам. Подали трубки. Мичман Чекин, ревизор со шлюпа Коцебу, раздобыл где-то гитару, забросил ногу на ногу, взял аккорд, другой.

— Давай-ка, Паша, любимую.

Чекин кивнул и заиграл. Мичманы, кто сидя, кто стоя в обнимку, подхватили незатейливую офицерскую песенку, которую часто певали и в кают-компаниях, и на зимних береговых квартирах:

Отто Евстафьевич вышел из дому никем не замеченный. Хотелось побродить в одиночестве на вольном воздухе, собраться с мыслями.

Стало быть, до весны шлюп его не был нужен в Ново-Архангельске. Весной, когда на Ситху съедется много воинственных и хорошо вооруженных американскими купцами индейцев-колош, тогда может быть понадобятся пушки военного корабля…