Юрий Давыдов - Южный Крест

Между тем островитяне все теснее окружали моряков, и угрожающие выкрики совсем заглушили разрозненные дружественные возгласы. Пытаясь несколько расчистить место, Коцебу велел матросам дать залп в воздух. Ответом был град каменьев. Капитан, наконец, начал догадываться, что «европейцы в недавнем времени производили здесь всякие бесчинства» и решил не мешкая возвращаться на бриг.

Неприятный почин в ознакомлении с новым миром островным миром Тихого океана! А все тот малый со шхуны «Нанси»… Впрочем, на «Рюрике» о нем не знали и долго терялись в догадках.

Но пришел апрель и совершенно вытеснил из памяти происшествие на острове Пасхи. Апрельские дни — то погожие и теплые, то дождливые и шквалистые — ознаменовались открытиями.

Теперь не было матроса, который не рвался бы дежурить на салинге. Что за фарт сидеть на фок-мачте! Внизу на палубе завидуют тебе братцы-матросы, ждут от тебя желанного крика: «бе-е-е-рег!» Да и тебе самому страсть охота прокричать заветное слово. Одначе нет, гляди вдаль, стереги миг, когда возникнет бурун, предтеча берега… Сиди, гляди, сторожи. Эвон, сколько птиц морских. Так и ходят стаями, точно голубятник какой гоняет их шестом с тряпицей. А уж коли птиц пропасть, стало быть, земля непременно где-то тут, рядышком… Господин капитан так говорят. Они-то уж знают…

И, наконец, раздалось:

— Бе-е-е-рег!

Палуба сразу же наполнилась людьми. Все зрительные трубы повернулись в одну сторону — на норд-норд-вест, туда, где, словно из воды, вырос зеленый свежий лесок.

Бриг медленно-медленно обходит низменный остров. Штурманы работают, обливаясь потом. Натуралисты переминаются с ноги на ногу и умоляюще поглядывают на капитана: как бы, мол, съехать на сушу, Отто Евстафьевич… Но бурун силен, а коралловые рифы остры, и Коцебу не хочет рисковать.

К тому же… к тому же очертания островка весьма напоминают лейтенанту Собачий остров, который ровно за двести лет до «Рюрика» нашел голландец Скоутен. Коцебу озабоченно морщит лоб. Ведь широта, указанная голландцем, разнится на 21 минуту с той, которую определил он и его штурманы. Такая ошибка не могла, пожалуй, произойти и два столетия назад. Может быть, правда, Скоутен все же ошибся. Стоило ли брать на себя сомнительное открытие? И Коцебу, сделав карту низменного островка, называет его — «Сомнительный».

На душе остается некоторая горечь. Но снова часовой на салинге, и снова затаенное ожидание на бриге…

А спустя несколько дней опять замирают сердца, ибо опять матрос на мачте возвещает берег.

О, теперь-то и капитан, и его офицеры, и естествоиспытатели, и художник побывали на земле! Кому приходилось ощущать под ногами землю после продолжительного плавания, тот знает это необычайное, волнующее и одновременно успокоительное ощущение. Словно, возвратившись из долгих странствий, переступаешь порог отчего дома. В такой момент отчетливо понимаешь, что такое мать-земля и что такое неверная зыбкая пучина, мысль о коварстве которой гнездится в тайниках души почти каждого моряка.

Все это остро почувствовал Коцебу и его товарищи, едва они сошли на мелкий береговой коралловый песок. А вдобавок островок-то был неведомый!

Остров получил имя Румянцева. Несколько ружейных выстрелов и несколько глотков вина из бутылки, пущен ной вкруговую, отметили это событие. На «Рюрике» взвился императорский флаг, и по команде канонира Павла Никитина грохнул салют изо всех восьми пушек.

С этого дня будто какой-то волшебник сыпал перед «Рюриком» островками. Целыми группками островков. Как из сказочного рога изобилия! На карту легли остров Спиридова, цепь Рюрика, остров Крузенштерна. Коцебу «рассчитался»: Спиридов был его прежним начальником по службе на Белом море, «Рюрик» — его детищем, он стоял у его колыбели — в финском городе Або, Крузенштерн же — старшим другом, наставником, человеком, которому он обязан тем, что стал моряком, а не пехотным офицером какого-нибудь захолустного гарнизона. Нет, он еще не полностью «рассчитался»… Нужны еще открытия, чтоб увековечить имена своих добрых спутников…

В апреле же мореходы сделали опись островов Пенрин, высадились там благополучно и ко взаимному удовольствию провели с туземцами меновую торговлю.

Да, были ликующие, праздничные дни, когда хотелось перецеловать всех и братски обняться с каждым!

Май застал моряков все в том же приподнятом праздничном настроении. Коцебу знал, что наступает время, когда ему нужно торопиться на Камчатку, но… ох, как не хотелось оставлять залитую солнцем «страну коральных островов» с ее пальмовыми рощами, бешеной пляской бурунов, спокойствием голубых и зеленых лагун. Какие были лица у Шамиссо и Эшшольца, у Хориса и даже у молчаливого замкнутого Вормшельда! Они не знали ни дней, ни ночей. Они, как лакомки, напали на атоллы с их богатейшей органической жизнью, с их изумительными пейзажами, при изображении которых юный Хорис страдальчески закусывал губу.

Открыв еще два атолла (Суворова и Кутузова) в группе Радак Маршалловых островов, Коцебу оставляет низкие широты и идет в Петропавловск.

На дворе середина июня. Но вокруг, на скалах и сопках еще снег полеживает, потемневший, твердый. Над бревенчатыми избушками ветер пошевеливает дым, и он медленно тает в солнечном свете.

В тесовом доме лейтенанта Рудакова топились печи. Рудаков сидел у стола по-домашнему, без мундира, в белой рубашке голландского полотна и, попивая чай, кислый от брусничного варенья, поглядывал в оконце. Слава богу, в окне были стекла. А раньше слюдой залепливали да старыми казенными бумагами…

Рудаков уже два года исправлял должность камчатского начальника. Невеселое житье-бытье в Петропавловске. Пойдет лейтенант в казармишку, пристрастит матросов-служителей, дабы от скуки не осатанели, и вон. Куда ж еще податься? К чиновнику Российско-Американской компании, ведающему компанейскими магазинами? Э, надоел он изрядно. Все щелкает на счетах, норовя обмануть охотских чиновников… Почта не приходила… Ну и возвращается Рудаков в теплынь тесового дома.

То ли дело в запрошлые годы… Служил он на море. С самим Василием Михайловичем Головниным на «Диане» плавал. А теперь что? Вот как «Диана» на мертвых якорях гниет в уголку Петропавловской гавани, так и он… Ни света, ни радости. Забросила судьбина на край света. Эх, повидать бы кронштадтских, поговорить, вспомнить, отвести душу!