Юрий Крутских - Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

– Бр-ррр… – Дрожь, пронизывающая и неприятная, сродни той, которая возникает при резке тупым ножом пенопласта или от трения куском железа по стеклу, заставляет непроизвольно содрогнуться и податься с места. Вовремя взяв себя в руки, чтобы сгрудившиеся вокруг матросы не заподозрили признаков замешательства у своего командира, я не спеша встаю, обхожу отсек и, склонившись к «Каштану» 1 1 Название системы внутренней общекорабельной трансляции. , спокойным, совершенно бесстрастным голосом (чего это мне стоило!) произвожу необходимый в таких случаях доклад:

– Центральный! Резкий металлический звук по правому борту в районе ЦГБ 2 2 Цистерна главного балласта. номер девять, выше ватерлинии… отсек осмотрен, замечаний нет… глубина сто семьдесят метров…

С чувством облегчения от осознания выполненного долга и от того, что дальше с этой ситуацией предстоит разбираться не мне, я вновь усаживаюсь в кресло с видом на глубиномер и с надеждой смотрю на эбонитовую коробку «Каштана». Я совершенно уверен, что после такого происшествия последует команда на всплытие.

Но нет. Весьма похоже, что, несмотря на эффектный шум и душещипательный антураж, данное событие в центральном посту никого особо не встревожило. Как я потом узнал, такое часто случается при погружении на старых лодках. Это отрываются плохо приваренные или проржавевшие листы лёгкого корпуса или крепления, которыми он жестко связан с прочным корпусом, не выдерживающие нагрузок при обжиме. Но погружение на всякий случай приостановлено, по трансляции раздаётся обычная для подобных случаев команда «осмотреться в отсеках», и после приёма докладов о том, что везде всё нормально, сползание в бездну продолжается.

Глубина сто восемьдесят… сто девяносто… двести!.. Наша цель – двести пятьдесят метров! Это рабочая глубина подводных лодок нашего типа, предельная двести восемьдесят, но на такую глубину старые лодки посылать уже не рискуют.

В перерывах между осмотрами корпуса и докладами в центральный пост мы успели посвятить в подводники двух карасей, прибывших в экипаж пару недель назад. Это их первое погружение, и надо же, как повезло – сразу на предельную глубину! Счастливчики! По заведённой традиции, новобранцам пришлось выпить по полному плафону вкуснейшей забортной воды, нацеженной из самых девственных глубин солёного Японского моря. Сейчас новоявленные подводники сидят бледные, икают и из последних сил борются с приступами подступающей рвоты. А что делать? Незыблемые флотские традиции! Все через это проходили, и никто ещё не умер.

В трюме переливается накопившаяся вода. Надо бы откачать, да поздно. Помпа может справиться с забортным давлением только до ста метров, а уже за двести! Немного осталось! Напряжение предельное, кажется, сейчас что-то оборвётся в натянутых связях внутри организма или звонко лопнет какая-нибудь ненадёжная пружинка.

Глубина – она, как скорость, захватывает. Это как на машине, когда давишь на педаль до отказа: сто пятьдесят, сто шестьдесят, сто восемьдесят… двести!!! Сердце выскакивает из груди, ты весь сливаешься в единое целое с машиной. Каждую неровность дороги ощущаешь собственной кожей… На глубине – то же самое.

– Глубина двести двадцать! Осмотреться в отсеках! – вновь доносится из центрального замогильный голос старпома.

С увеличением глубины протечки вроде ослабли, да и в трюме воды, кажется, уже не прибавляется. Вновь делаю ритуальный обход по периметру и заученно докладываю в центральный пост:

– Седьмой отсек осмотрен, замечаний нет, глубина двести двадцать!

Доклады из всех семи отсеков следуют один за другим, и старпом едва успевает отвечать на них своё вездесущее:

– Есть!

Между тем нитка между бортами провисла ещё больше, и уже не верится, что несколько минут назад она была туго натянута. Корпус продолжает неприятно потрескивать под давлением всё большей и большей силы сдавливающих его объятий. То гулкими постукиваниями, то металлическим скрежетом отзывается он на испытываемое предельное напряжение. Проходя мерзкими вибрациями по железу корпуса, а затем по всему организму, каждым звуком этот груз наваливается на человека.

Взгляды уже не прикованы к стрелке глубиномера, глаза самопроизвольно поднимаются наверх к низким сводам подволока. Не хочется думать, сколько десятков или сотен тонн ледяной воды держит сейчас на себе эта нависшая, вся в клапанах и трубопроводах, конструкция. Насколько надёжно она защищает нас от чудовищного давления? И всё сильнее ощущаешь тяжесть и смертельную опасность этого водяного столба над головой. В голове непроизвольно возникают мысли:

– Выдержит? А как если вдруг…

А что под нами? И там не легче! До грунта – пара трамвайных остановок – что-то около двух километров! Зачем глубоководное погружение планировать на такой большой глубине? Ведь если что-то случится и лодка провалится за предел, шансов спастись не будет совсем. Хотя, если честно, случись что-нибудь даже и на гораздо меньшей глубине, на тех же двухстах пятидесяти метрах, то шансов спастись будет ровно столько же. Аварийно-спасательное снаряжение подводников рассчитано на выход с глубины всего лишь до ста метров. Таким образом, получается, что, выбирая место для глубоководного погружения и, соответственно, глубину под килем, в штабе флота, скорее всего, исходили исключительно из гуманных соображений: чтобы в случае катастрофы люди долго не мучились. А так, если что – хлопок, корпус сплющит со всем содержимым – и дело ясно: снимай экипаж в полном составе со всех видов довольствия. На меньшей глубине всё равно спасти никого не получится. Но люди могут ещё жить в затонувшей подводной лодке, страдать, на что-то надеяться неделю, а то и две, пока не замёрзнут или не задохнутся.

Именно так и произошло на «Курске». Лодка затонула вообще на ста метрах, и, тем не менее, спасти никого не удалось. Справедливости ради должен заметить, что спасти не смогли не потому, что не умели или не хотели, а потому что танком прокатившиеся по флоту девяностые не оставили камня на камне от АСС 3 3 Аварийно-спасательная служба. , и для полномасштабной спасательной операции не было ни сил, ни средств. Остаётся только догадываться, как провели эту последнюю неделю обречённые на гибель подводники, какие чувства они испытывали, находясь в кромешной темноте промозглого, сырого отсека, до последнего вдоха надеясь на спасение. Вот последнее письмо офицера «Курска», которое без кома в горле невозможно читать: «Милые мои Наташа и сынок Саша!!! Если у вас это письмо, значит, меня нет. Я вас обоих очень люблю. Наташа, прости меня за всё. Сынуля, будь мужчиной. Я вас крепко целую».