Юрий Крутских - Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

Вот с реактивным рёвом воздух высокого давления врывается в балластные цистерны, расположенные рядом с нами, за изгибом борта, в узком пространстве между «прочным» и «лёгким» корпусами. Упругие струи пытаются вытеснить наружу тонны балластной воды, что на такой глубине сделать весьма непросто – противодействие водяного столба очень сильно снижает эффективность работы сжатого воздуха.

По железу корпуса, по трубам ВВД, скрежеща и натужно гудя, пробегают волны зубодробительной вибрации. Воздух, ранее закачанный мощными компрессорами в десятки высокопрочных, легированной стали четырёхсотлитровых баллонов и хранящийся там до сей поры под давлением двести килограммов на каждый квадратный сантиметр, истошно ревя, выполняет свою нелёгкую работу. Сейчас всё зависит только от того, что в данный момент совершается быстрее: продувается балласт или аварийный отсек наполняется забортной водой. Наша надежда на спасение в том, чтобы всё же быстрее продувался балласт!

Все взгляды вновь прикованы к зеленоватому циферблату: стрелка глубиномера, медленно клонившаяся всё это время, наконец-то остановилась возле отметки 280 (предельная глубина!) и, чуть подрагивая, замерла в раздумье…

– Ну, давай же! Ну, качнись назад! Ну, стрелочка… ну, хоть немного… – беззвучно шевелю я губами, молящим взором гипнотизируя бесстрастный прибор. Бледные матросы угрюмыми тенями сгрудились за моей спиной и с отчаянием обречённых смотрят то на меня, то на глубиномер, то на безмолвную, непривычно долго молчащую коробку «Каштана». Они ждут от меня как от командира отсека грамотных и решительных действий, но что я могу предпринять? Как могу я предотвратить неконтролируемое сползание в бездну этой многотонной железной громадины?

– Что происходит на корабле? Почему молчит трансляция? – проносятся в голове безотрадные мысли.

Но вот прекратился душераздирающий рёв, угасли вибрации в трубах ВВД. В отсеке наступила зловещая тишина, ещё более тревожная, чем раньше. Всё, что можно было предпринять, уже сделано, и сейчас остается только одно – ждать.

Корпус продолжает противно потрескивать, журчит стекающая с подволока в тазы и банки забортная вода. Новый хлёсткий удар где-то по правому борту! Снова что-то пружинисто отрывается и, громыхая по железу, падает в узкое пространство между корпусами. Волна парализующего холода вновь пробегает от пяток до макушки, когтистой лапой сжимает грудь, на лбу выступает ледяная испарина.

Впоследствии, уже в гражданской жизни, бывали у меня разные ситуации, но происходило всё настолько быстро, что подчас даже и испугаться-то не успевал. Машинально, на полном автомате предпринимались какие-то действия, и лишь после приходило понимание того, как велика и близка была отступившая опасность. Нервно куря, сдерживая предательскую дрожь в руках, вдруг начинал явственно ощущать задним числом приходящий страх. Но никогда не было мне так страшно, как сейчас. Растянутое во времени липкое, ползучее чувство осознания собственной обречённости и совершенной беспомощности холодным обручем сдавливало горло и грудь. С той мерзкой детальной отчётливостью и непостижимой скоростью, с какой, возможно, перед глазами умирающего проносится вся его жизнь, мне мысленно представилась в развитии вся кошмарная картина разворачивающейся катастрофы.

Там, в пятом, в нескольких метрах от меня, произошло что-то непоправимое. Под чудовищным давлением с оглушающим шипением и свистом в отсек врывается тугая, твердая, как железный прут, ледяная струя. Сокрушая всё, она сбивает с ног и калечит людей, оказавшихся у неё на пути. Натыкаясь на непреодолимые препятствия, она разбивается в пыль, заполняя отсек густым промозглым туманом. И с каждой секундой лодка стремительно тяжелеет и тяжелеет, принимая в себя всё новые и новые тонны воды!

– Что дальше? Видит Бог, ничего хорошего…

За считанные минуты пятый будет затоплен полностью. Теоретически лодка ещё может всплыть с одним затопленным отсеком. А практически… и с такой глубины? Затопив пятый, через несколько секунд море неминуемо вломится и сюда; межотсечные переборки не рассчитаны на такое дикое давление! Как глупо вот так погибать: не видя врага в лицо и не имея ни единой возможности противодействовать обстоятельствам!

Там, наверху, за железной скорлупой корпуса, за четвертькилометровой толщей воды сейчас ещё светит бледное зимнее солнце, в высоком небе плывут ватные облака, упругий ветер срывает пенные барашки с игривых волн, и воздух – морозный, свежий! Ещё дальше, за невнятным горизонтом, – скалистый берег в кружеве прибоя, переливающийся по сопкам тёплыми огоньками вечерний город. Беззаботные люди, спешащие по своим делам, знакомые запахи, милые звуки… Жизнь – такая желанная и далёкая!

Неужели прямо сейчас раздастся оглушительный хлопок, море с металлическим скрежетом сомнёт эту тонкую переборку, отделяющую свет от тьмы, и свинцовой тяжестью ворвётся сюда? И никуда не убежать, не спрятаться! И вдруг сразу всё кончится?! И навсегда?! И никто никогда не узнает, что здесь произошло, какие мысли в последнее мгновение проносились в моей голове…

– А ну хватит истерить! – прерываю я разматывающийся перед глазами видеоряд моего больного воображения. – Мы вроде бы ещё живы и, кажется, уже не тонем!

Я бросаю взгляд на глубиномер и убеждаюсь, что стрелка находится на всё той же отметке в 280 метров. Нервно, чуть заметно подрагивая, она словно замерла в раздумье – куда податься. Хрупкий, едва установившийся баланс может быть в любую секунду нарушен. В какую сторону качнётся этот роковой маятник?…

– А ну-ка быстро разошлись по местам! Нечего тут торчать у меня за спиной! – прикрикиваю я на растерянных бойцов, сгрудившихся возле меня, и с деланным оптимизмом кричу в «Каштан» доклад об осмотре отсека. Там моего оптимизма не разделяют – доклад остаётся без ответа.

Чтобы хоть чем-то занять поникший духом личный состав и по возможности отвлечь от упаднических настроений, даю команду приготовить к использованию дыхательные аппараты (в данных обстоятельствах абсолютно бесполезные), а сам зачем-то начинаю натирать суконкой бронзовое кремальерное кольцо торпедного аппарата.

– Последний парад наступает… – мелькает в голове созвучный ситуации куплет из «Варяга», и я криво усмехаюсь.

Где-то под ногами, в сырой щели неглубокого трюма, натужно гудят три линии вала, вращая на полных оборотах винты. Там, в корме, за дейдвудными втулками водонепроницаемой переборки, за границами прочного корпуса, в тишине и холоде вечного мрака они сейчас из последних сил молотят чёрную воду, выталкивая нашу жалкую скорлупу из губительных объятий глубины.