Жан-Кристоф Руфен - Кругосветное путешествие короля Соболя

Абсолютизму тиранов всегда сопутствует произвол их правосудия. Наше наказание изменили, и мы так никогда и не узнали, кто это сделал и почему. Нас сослали в Сибирь.

В своем «Письме о слепых в назидание зрячим» Дидро анализирует теоретическую проблему, затронутую слепым от рождения человеком, которому собирались вернуть зрение: сможет ли он судить о расстоянии на основании того, что видит? Ведь в зависимости от близости к глазу предмет увеличивается или уменьшается. Как узнать, не потрогав, каков его «настоящий» размер и, следовательно, на каком расстоянии от нас он находится? Этот вопрос положил начало целой философской дискуссии, включаться в которую я не стану. Я упомянул об этом, потому что понимание протяженности обычно связано с личным опытом. Мы передвигаемся, и из этого передвижения рождается наше представление о пространстве. Все могут прийти к соглашению по этому вопросу, потому что все совершают примерно одни и те же передвижения – в доме, в городе, в провинции, а то и колеся по всей стране.

Пересечь Сибирь – дело другое. Ни один опыт не может с этим сравниться. Такой гигантский путь задает иное представление о протяженности. Оно подводит к понятию бесконечности.

Достаточно сказать, что нам потребовалось около года путешествия, чтобы добраться до места нашей пожизненной ссылки, притом что мы редко когда останавливались на день. Целый год мы ежедневно продвигались все дальше и дальше в бесконечно однообразном пространстве, покрытом более или менее густыми лесами, иногда невысокими, с редкими березами и небольшими елями, а порой и внезапно раскрывающимися бесконечными пустошами, поросшими вереском, папоротниками и мхом. Двигаясь на санях, верхом, в тарантасе, часто пешком, мы день за днем ждали, чтобы появилось нечто, оживляющее пейзаж. Напрасно. Оставив позади себя города, ты начинаешь понимать, как скученно живут люди, ютясь по краям этой необъятной земли. Находясь в таких пространствах, человек испытывает гнетущее чувство неизбежного одиночества. Бесконечность Сибири вызывает мысли об иных бесконечностях – морей и неба, в которых Паскаль первым в наше время узрел степень нашей малости.

А затем в Сибири, когда ты менее всего этого ждешь, ткань монотонности рвется и возникает нечто непредвиденное, на чем тоже лежит печать чрезмерности: река, столь широкая, что другого берега не видно, или же чудовищные горы, представляющие двойную опасность своими неустойчивыми скалами и обрывистыми ущельями.

За год путешественник успевает на собственной шкуре испытать жестокие перепады климата. Знойным, удушливым и пыльным летом немыслимым кажется наступление, причем очень скорое, снежной зимы с ее вьюгами и ледяными ветрами. Человеческая кожа, исходившая по́том в жаркой летней печи, начинает прилипать к посиневшему от страшного холода железу.

Есть два противоположных и вместе с тем схожих способа наказать человека: приговорить к заточению или бросить в бесконечность. К тому времени я познал застенки и ощутил их безжалостность. Я кричал в камерах и бил кулаками в стены. Мне думалось, что я испытал худшее. Просто я еще не знал Сибири.

Когда попадаешь туда, чувствуешь, как день за днем в тебе растет напряжение, а потом вдруг лопается казавшаяся такой прочной нить, которая связывала тебя с человечеством. Ты не просто отделен, как в тюрьме, от всего, что любишь, тебя будто вытолкнули прочь. Сначала теряешь надежду увидеть когда-либо знакомый дом, гостеприимный город, настоящую сельскую местность, потом говоришь себе, что, даже если тебе еще будет даровано счастье вновь обрести все эти радости, воспоминания о сибирском одиночестве навсегда лишат тебя шанса зажить нормальной жизнью. Паскалевский опыт соприкосновения с бесконечностью оставит тебя безутешным, если ты просто попытаешься отвлечься от него. Никакое человеческое тепло никогда не сможет согреть душу, заледеневшую в этих глухих краях.

И однако же чем бесповоротнее ты чувствуешь себя отрезанным от человеческого сообщества, тем больше в тебе крепнет готовность создать новое сообщество, очень немногочисленное конечно, с людьми, тебе подобными, которые более ни с чем не связаны, но сохраняют единственное достоинство: свою человеческую сущность.

Эти человеческие существа равны или почти равны. Пленник и тюремщик страдают от того же голода, холода и однообразия. Ничтожнейший из беглых рабов, укрывшийся в лесах, может греться у того же огня, что попавший в опалу аристократ или изгнанный ученый.

В Сибири люди не живут скученно, но и не отделяются друг от друга стенами. Небесная рука разбросала их там без всякого порядка, как семена по вспаханной борозде. Разница в том, что в сибирской почве они не пускают корней и остаются разрозненными в ожидании новых велений судьбы, которая между тем о них забыла.

В этом заключается удивительный парадокс сибирской бесконечности. Это самое первобытное место из всех. Природа там не знает ни пределов, ни принуждения. Ранним утром, когда солнце испускает первые лучи, льющиеся между искривленными стволами, незваному наблюдателю кажется, что одновременно с природой просыпается и весь мир. У земли больше нет возраста, акт Творения завершился лишь вчера. Здесь ничего не изменилось со времен первой страницы Книги Бытия.

И все же, несмотря на этот пейзаж, напоминающий зарю времен, в Сибири можно встретить самых образованных, самых учтивых, самых благородных людей, каких только могло породить человеческое общество на вершине своего развития. Они родом из разных стран: венгры, шведы, греки, немцы. Среди них есть лекари, хирурги, землемеры, торговцы, банкиры. А среди русских – множество офицеров и придворных, вплоть до князей, которых одно лишь слово, подозрение или дерзость сбросили с золотых высот Петербурга и кинули в самую глубь сибирских лесов.

В начале нашего путешествия нам еще встречались города, достойные называться городами, вроде Тобольска или Томска. Но чем дальше мы продвигались, тем чаще гарнизоны, расположенные на большом расстоянии друг от друга, размещались в простых деревянных фортах. Рынки, на которых и идет основная торговля Сибири, а именно торговля мехами, несмотря на большую стоимость товара, представляли собой лишь сарайчики да грубые деревянные прилавки.

Мысль о побеге завладевала ссыльными, едва они узнавали о приговоре. Но бегство было сопряжено с многочисленными трудностями. Как найти пропитание на этих лесных или пустынных просторах? Даже при той помощи, которую нам оказывали, нам случалось жевать размоченную березовую кору, а нашим лошадям – щипать мох, росший на стволах деревьев. К тому же, хоть леса и не густые, они заросли подлеском, сквозь который проложить дорогу порой практически невозможно. Оставалось либо выбирать дороги, за которыми надзирали казаки, либо идти на риск заблудиться. В некоторых районах враждебные татарские племена грозили нападением на гарнизоны и уж тем более на беглецов. Зная об этих опасностях, ссыльные, которых мы встречали в пути, как ни мечтали обрести свободу, ничего для этого не предпринимали. Они жили в этих местах уже много лет. Дети ссыльных, здесь и родившиеся, поступали в армию, и им случалось дослужиться до высоких званий.