Константин Бадигин - Секрет государственной важности

Федя Великанов решил, что терять ему нечего.

— Правда, — зло ответил он. — Хотели, да вы на пути встали.

— А куда шли, где партизаны?

Федя быстро взглянул на матроса.

— Ишь ты какой…

— Ладно, ладно! — Матрос ничуть не обиделся. — Я ведь раньше на пароходе работал, тоже на «добровольце»… В пятнадцатом году мобилизовали, вот и трублю по сей день.

— Понравилось? — иронически спросил Федя.

— Не в этом соль, атаман… — Матрос прислушался к храпу своего напарника в штурманской. — Проповедник вам нагадил. Гнида, за ноги бы его да в воду. Каппелевцы-то не помилуют вас, расстреляют. Что ж молчишь, атаман? И пароход, поди, охота к месту доставить?

Слова матроса настолько поразили Федю, что он не верил своим ушам.

— Американец партизан хвалил, — осевшим голосом сказал он, — говорил: «Мы, американцы, — дружественный нейтралитет…»

— Теперь в жизнь ихней дружбы не забудешь, — усмехнулся матрос. — Пленти мони, вери гут до добра не доведут. — Он вынул резиновый кисет, газету, свернул во много раз, хотел оторвать кусочек. — Постой-ка, стихи какие-то. — Он поднес газету поближе к глазам.

Сумерки заметно сгустились, но разобрать еще можно. Матрос читал:

Видишь как, — сказал матрос. — «Песня голодных» название. Беляки пугают. Держитесь, дескать, за японца, не то придут большевики — с голоду сдохнете. Патриоты… «Мы за Россию»!.. — передразнил он кого-то и крепко выругался. — Ладно, народ все понимает. — Моряк оторвал кусок газеты с песней, насыпал махорки, закрутил по всем правилам, чиркнул спичкой. — Когда мы пришли, — затянулся он, — вас четверо на мостике было, слышь, атаман? Три паренька да дивчина. Кучерявый-то, в синей робе, где? Я заприметил, он сразу по трапу вниз подался.

Сердце Великанова снова замерло. Лицо помрачнело. Что-то уж больно любопытен этот матрос.

«Виктор… Что он сейчас делает?» — подумал юноша. Он не сомневался, что Никитин что-нибудь да предпримет. Он не будет сидеть сложа руки, когда палуба уходит из-под ног. Своего товарища Федя уже изучил: горячий, отзывчивый, деятельный. Если бы Никитин захотел вступить в комсомол и понадобилась рекомендация, Федя не колебался бы… Но что Виктор может сейчас? Пароход рабски идет на буксире за сторожевиком… В любую минуту пушка «Сибиряка» может заговорить. Нет, трудно что-либо сделать…

Федя представил себе лагерь карателей, и скверно сделалось на душе…

— Брось хмуриться, атаман, — сказал матрос. — Я тебе не проповедник, ужель не понял? Пароход к партизанам завернуть надо. Давай смикитим как. Надо осторожно, наверняка — мне под расстрел тоже неохота идти, как думаешь: женка, двое детишек. Ну, атаман, будем вместе работать?

— Федя, — вмешался в разговор Сергей Ломов, он сидел рядышком на палубе и внимательно слушал. — В карателях-то унтер-офицеру тоже не с руки. Наши придут — не похвалят.

— Ишь ты, шустрый… «Наши придут»!.. — дружелюбно засмеялся матрос. — Однако ты прав. Познакомимся, ребята. Потапенко Иван Степанович.

Унтер-офицер Потапенко внушал доверие.

Федя и Сергей переглянулись. Конечно, сомнения у них были. Не так-то просто сразу поверить человеку, да еще в обличье врага. Но выбора у них не было. На помощь никто не придет, это было ясно. А этот моряк прямо предлагает отбить и повернуть пароход.

Друзья решились. Они пожали матросу руку, назвались.

— Так-то лучше, — пуская едкий махорочный дым, сказал Потапенко. — Вот все у нас и прояснилось. Скоро на деле увидите, кто за кого. Так когда мы в Безымянную должны прибыть?

— Не раньше, чем утром, — уверенно ответил Федя. — В темноте ваш командир и близко к ней не подступится. Камни да мели.

— Лады, атаман. Сначала надо голубчика одного… — он кивнул на штурманскую, — на привязь поставить. Шкура. У него отец во Владивостоке мучной лабаз держит. Ну-ка, давайте кончик покрепче. Вот этот хорош будет.

Он стал сматывать с вертушки лотлинь.

— Пошли, Серега Ломов, поможешь.

Матрос вдавил окурок в медную пепельницу на стене и вместе с Ломовым шагнул в штурманскую.

Федя услышал сдавленный крик, скрип диванных пружин, хриплую ругань.

Через несколько минут Потапенко и Сергей вернулись в рулевую.

— Готово, атаман, — сказал Потапенко, тяжело дыша. — Здоровый, черт, куда бы его теперь, в сторонку?

— В ларь пока положим, тут за рубкой. Там повар картошку держит.

Наследника мучного лабаза вынесли из штурманской. Федя улыбнулся, увидев на веревке знакомые кожаные топорики, флагдуки и другие отметины лотлиня. Во рту у связанного торчала тряпка, осыпанная мелом. Сам он испуганно таращил глаза.

Все правильно…

Быстро темнело. Тучи покрывали уже большую часть неба. Великанов на руле следил за гакобортным огнем сторожевика, стараясь держать его слегка правее форштевня. Вот огонь стал расплываться, замутился. «Туман… К добру ли, к худу ли?»

В рулевую вошли сразу трое: Иван Степанович, Ломов и тот моряк, что дежурил у буксира.

— Это наш, сочувствующий, — сказал Потапенко, — Максим Мальчиков.

И насторожился. Послышались нетвердые шаги по трапу.

— Лейтенант! Иди ложись на диван, будто спишь, — при казал унтер-офицер Мальчикову, — быстро!

— Мы будем без света, матросики? — спросил лейтенант, появившись в дверях. Он был благодушно настроен; китель расстегнут, в зубах сигара. После нескольких рюмок он осмелел в надежде заполучить сердце неприступной Тани, этой партизанской девчонки. Уходя из каюты, лейтенант запер ее и американца на ключ.

«Где Таня?» — так хотелось Феде получить ответ на этот вопрос у лейтенанта. Но он нашел силу воли сдержаться и сказал отрывисто:

— Динамо-машина повреждена. В каюте капитана есть керосиновая лампа.

Офицер покосился на «партизанского капитана», потом спросил:

— Кто вахтенный? Ты, Потапенко?

— Так точно, господин лейтенант, — вытянулся моряк.

— Смотри в оба! — Офицерик качнулся. — Завтра мы поднимем на мачте желтый флаг, как поднимали в старину на английских судах… Преподобный Фостер говорит… — Лейтенант икнул.

— Что это значит — желтый флаг? — спросил Великанов.

— Это из-за тебя. На пароходе совершено преступление, преступники приговорены к смертной казни. Желтый флаг — повесить, вот что это значит… Я бы даже сейчас… Наплевать на всех красных, мы всех их перебьем… Потапенко, головой отвечаешь… А где Симончук?

— Спит в штурманской, господин лейтенант, ему в двенадцать заступать, — ответил сигнальщик.