Юрий Баранов - Позывные дальних глубин

Знакомо скрипнув, тяжёлая кованая дверь подалась под рукой Егора и пропустила его в сумрак помещения, дохнувшего слабым теплом, крутым настоем плесени, ладана и стеариновых свечей. Всё таинственно, величаво и нетленно. Не зная даже как и зачем, Непрядов машинально перекрестился — так, на всякий случай и как бы для порядка. Но стало легко.

Он принялся растапливать изразцовые печи, пристроенные в углах. Под топором сухие берёзовые поленья податливо и звонко пластались на щепу. Спички нашлись в загнетке. И вскоре огонь весело заплясал во всех четырёх топках, согревая старые стены.

Только после этого Егор позволил себе немного передохнуть. Он сбросил полушубок оставшись в одном свитере, вытер платком вспотевший лоб. Тотчас поймал себя на мысли, что никогда прежде истопничья работа не доставляла ему такого удовлетворения. Отчего так происходит с ним, он не знал. Только всё время чувствовал на себе негасимый взгляд самого Непряда. Когда Егор открывал дверцу ближней топки, отсветы пламени начинали бойко играть по стенной росписи, и потому лик святого пращура особенно казался живым и говорящим. Непрядов зачарованно глядел на него и не мог оторваться, стараясь всей силой своего воображения понять, о чём шептали ему губы предка.

Сколько раз бывало, когда в море случалась беда и сама жизнь висела на волоске, то он, Егор Непрядов, взывал к этому исходившему из глубины веков взгляду, и беда отступала. Уж не сам ли Непряд помогал, храня свой род и не давая ему иссякнуть?..

— Вот и я говорю: прекрасен божественный образ Спасителя — такой глубины и силы выразительности мне ещё не приходилось встречать, — услыхал Егор негромкий, басовитый голос отца Иллариона. Монах стоял у него за спиной с охапкой дров. Непрядов поспешил принять из его рук поленья, чтобы старик не слишком надрывался.

— Вы правы, Елисей Петрович, — согласился Непрядов. — Это загадка, которую никто не может разгадать.

— А знаете, отчего так происходит?

Егор пожал плечами, снова взглянув на изображение фрески.

— Есть такое понятие, именуемое «законом обратной перспективы», — продолжал монах. — Это когда стояние перед иконой вызывает эффект противоположный тому, какой ты видишь перед собой. Когда икона предстает не столько рукотворным предметом, сколько «окном в мир иной»… И получается так, что не она сейчас вот находится перед тобой, а ты сам стоишь перед ней как перед лицом вечности…

— Кто знает, какая эта вечность? Она лишь в нашем восторженном воображении. Знаю только, что реальность представляется куда как более мрачной.

— Не скажи, человече, — говорил отец Илларион, потирая озябшие на морозе руки. — Ибо сказано: день Господень велик и светел. О чём бы ни мечтал человек, в сущности, это ведь осуществимо — даже воскресение из мертвых… Или вот чудодейственный дар ясновидения, позволяющий обозреть века своим проникновением через пространство и время, — пошевелив кочергой в топке, монах так же раздумчиво продолжал. — Человек смертен, но нетленна душа его… и мысль, пока она обращена на благо ближнему своему, а значит — к Богу. Ничему нет предела, но есть лишь мера дозволенного, проходящая через собственную совесть. Поэтому идеал человека — это совершенство его совести в пространстве и во времени. Сиречь, это и есть наша вечная мечта.

— Но это в перспективе, — сказал Егор. — А в реальной жизни каждый мечтает о вещах более приземлённых. Я вот, к примеру, больше о том, чтобы мой механик недостающие запчасти для ремонта дизелей поскорей выбил, чтоб жена поправилась, а не осталась бы на всю жизнь калекой и, наконец, чтоб скорей кончилась бы эта проклятая метель…

— Всё в мире едино, — настаивал монах. — потому как в ничтожно малом сокрыто великое. Апостол Павел сказал: «Всё видимое — временно, а невидимое — вечно» Так и мечта, представляемая нам во всех ипостасях её незримого и зримого бытия. Верь, надейся, люби — и Господь не оставит тебя.

— Если б всё шло как по писаному, то и не было бы проблем. К сожалению, в жизни получается иначе. Не даром же говорят: на Бога надейся, а сам не плошай.

Опять громыхнула дверная створка. Вместе с дуновением бушевавшей метели в храм ввалился дед — без шапки и без полушубка, чем-то заметно взволнованный. Отдышавшись, он с хрипом выдавил из себя:

— Стёпушке совсем худо. Ступайте к нему!

Непрядов почувствовал, как тревожно дрогнуло сердце. Не раздумывая, он выскочил за дверь, в сплошную снежную мглу. Ему что-то кричали вдогонку, но он не разобрал, да это и не важно было. Все мысли обратились на то, чтобы добежать, дойти, доползти… А ветер и снег будто назло взбесились, норовя увести куда-то в сторону от дома, сбить с пути, свалить с ног, ослепить… Вот когда несколько десятков метров от паперти до крыльца показались Непрядову целой вечностью. Егор неистово рвался вперёд, увязая в сугробах, падая и снова устремляясь на тусклый свет в оконце, еле маячивший где-то перед ним.

Стёпка, съёжившись, лежал на дедовой кровати и тихонько стонал. По исказившемуся личику было видно, как ему нестерпимо больно. Непрядов бестолково засуетился около сына, не зная, чем помочь.

Но вот появился Елисей Петрович. Отстранив Егора, он принялся осматривать и ощупывать стонавшего мальчишку. Опытному фронтовому хирургу не потребовалось много времени, чтобы поставить диагноз.

— Аппендикс, — произнес он без тени сомнения. — Но случай серьёзный, не исключаю гнойный перитонит.

— Делать-то что? — с нетерпением подсказал Егор.

— Беги в село за машиной, надо малыша срочно доставить в районную больницу и как можно скорее прооперировать.

И снова, утопая в сугробах, Непрядов рванулся напролом пурги. Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем удалось добраться до околицы. С превеликим трудом, преодолевая снег и ветер, он разыскал дом Тимоши. Уразумев, в чём дело, тот сразу же принялся звонить председателю, потом в гараж. Но сама судьба будто нарочно издевалась. У единственного в колхозе председательского «газика» был разобран мотор, а оба грузовика не прибыли со станции, куда они ещё утром отбыли за получением какого-то срочного груза. Правда, оставалась надежда на трактор, но потом выяснилось, что в баках не было ни грамма солярки.

Дозвониться в райцентр с тем, чтобы оттуда прислали машину, также не удалось. Вероятно, на линии из-за бурана где-то были повреждены провода.

Домой Непрядов вернулся сам не свой, совсем подавленный. А Стёпке становилось все хуже и хуже. Теряя сознание, он уже никого не узнавал.

В последней надежде Егор обратился к отцу Иллариону.

— Елисей Петрович, вы же хирург!

— Что ты, что ты! — испуганно замахал тот руками. — Ты же знаешь, что я дал обет никогда больше не рассекать человеческую плоть. Да и рука ослабла, глаз не тот. Сколько уж лет скальпель не держал!