Георгий Владимов - Три минуты молчания

— Все им знать обязательно? — спросил Васька. — И так они страху натерпелись.

Шотландцы слушали, даже есть перестали. «Маркони» им перевел, как мы просили. Они переглянулись между собою, и кеп что-то спросил, улыбаясь. Долго что-то говорил, а «маркони» ихний втолковывал нашему.

— Спрашивает, почему не взяли на буксир. Если все у нас так хорошо. Так вроде? Ну да могли бы, говорит, потренироваться в буксирной практике в штормовых условиях. Я вам говорю, врать не стоит, все понимают, черти.

— Скажи ему, — попросил Шурка, — у нас по программе воду откачивать. И леерное сообщение. А буксировка — это в следующее занятие.

"Маркони" им сказал. Кеп ихний послушал, покивал, потом встал, потянулся через стол и пожал ему руку.

— Как сказать? Ви — моряки! «Маркони» совсем от смущения взмок.

— Да ну их к бесу. И в рубку мне пора.

Другие тоже вскочили, потянулись к нам. Мне этот пожал, длинный, которому я конец бросал. Он, оказывается, совсем юный был парнишка, с пушком на губе — наверно, и не брился еще ни разу. Запомнил он меня все-таки, разглядел под прожектором — изображал теперь наглядно, как все было.

Старпом явился — с приглашением от нашего кепа шотландскому: расположиться в его каюте. Сам он, к сожалению, прийти не может: занят на мостике. Шотландец поблагодарил и отказался.

— Я, — говорит, — очень уважаю вашего капитана и благодарю за оказанное спасение, но я знаю, какая у него тесная

каюта. Кроме того, мне очень интересно пообщаться с экипажем.

И всех как будто током ударило, когда включилась трансляция, мы как-то съежились и притихли. Шотландцы — тоже. Ну, для них-то уже никакой тайны не было.

Жора-штурман пробасил в динамике:

— "Маркони" — в рубку. «Маркони» — в рубку.

"Маркони" заизвинялся перед шотландцами, приложил руку к сердцу:

— Ай эм сори, джаб. [64] Простите, работа! (англ.)

Шотландцы опять вскакивали, пожимали ему руку, улыбались, — все понятно, джаб. Я вышел за ним, спросил:

— С базой говорить?

— Определяться, наверно. По радиомаякам. Что ты, Сеня! Какая база нам теперь поможет? Мы, уж, наверно, в миле от Фарер.

— Куда же теперь?

Он пошел вверх по трапу.

— Ох, Сеня, спроси чего полегче. Осталось нам только — на скалу выброситься. — И побежал.

Через наружную дверь ввалились боцман с Аликом — тащили нагрудники. Как я понял, они их из шлюпки приволокли — для шотландцев.

Опять включилась трансляция, и Жора-штурман сказал:

— Команде — приготовиться! По местам стоять!

К чему приготовиться? И где теперь наши места? Никто ничего не спросил. Но все пошли из салона. Все, кроме шотландцев и кандея.

И раз навсегда я скажу тебе, юноша,

и ты можешь мне поверить, что лучше

плавать с хорошим угрюмым капитаном,

чем с капитаном шутливым и плохим.

Германн Мелвилл "Моби Дик"

Рассвет еще не брезжил — хотя до него, наверно, рукой уже было подать, — и оба прожектора зажглись, посветили вперед. Вокруг была чернота, из нее сыпался снег, а брызги сверкали в луче.

Над палубой раскатилось из динамиков:

— Всем покинуть носовые кубрики! Боцману — проверить!

Но мы-то все были здесь, друг перед другом, в кубриках никого не осталось, только шмотки наши. И все как раз и кинулись за ними. Каждому что-нибудь хотелось же взять.

Мне-то ничего не хотелось, раз куртка погибла. Чемоданчик — что в нем толку, пара сорочек да носки, я решил не морочиться. Взял только нагрудник, надел сразу и завязал тесемки.

Шурка взял карты, затиснул под рокан. Васька Буров потащил из-под койки ящик с мандаринами, да Шурка ему отсоветовал:

— Разобьются на палубе, а тут, может, и уцелеют, если не приложимся…

Мы выскочили, стали на трюме, каждый держался за что мог. И друг за друга.

Из рубки кричали:

— Кто в носовых остался?

— Никого! — Шурка ответил. — Все вышли! И в эту же буквально секунду Серега на нас налетел — бежал с руля.

— Я еще не вышел!

Вбежал в кап. Минута прошла, другая, а его все не было. Мы с Шуркой кинулись за ним.

И что же он там делал, в кубрике? А он, прохиндей, коллекцию свою отдирал с переборки — Валечек, Надечек, Зиночек, — да не отдирал, а откнопывал аккуратненько и прикладывал к пачке. Только еще половину успел собрать.

— Серега, ты озверел?

Шурка на него напялил нагрудник, мы его схватили за рукава и потащили, и он всю пачку выронил на трапе. Про что мы еще забыли, про кого?

— У рулевого нагрудник есть? — спросил Шурка у Сереги. — Тебя кто сменял?

— Кеп.

— Сам кеп?

Мы поглядели на стекла рубки: в слабеньком свете из компаса — кепово лицо над штурвалом. Черные ямы вместо глаз, подбородок светится. Рядом с ним Жора стоял и третий.

— А "дед"? — я спросил.

— В машине, у реверса.

— У него есть?

— Дурак ты, — сказал Васька Буров. — Помогут нам всем нагрудники!

Я опять кинулся в кубрик. И пока они добежали, схватил один лишний — с Ваньки-Ободовой койки — и выскочил.

…"Дед" стоял у реверса по колено в масленой черной воде, держал руку на рычаге. А глазами прилип к телеграфу. На верстаке качали помпой полуголый Юрочка и какой-то шотландец в черном рокане. Снизу их окутывало паром.

— "Дед", — я крикнул в шахту, — нагрудник возьми! Не услышал он меня, наверно. Машина стучала — с большими сбоями, — и он, верно, к ней больше прислушивался.

— "Дед"!

Он ответил, не оборачиваясь:

— Ступай на палубу, Алексеич. Наплавался я с нагрудником.

Мне хотелось, чтоб он хоть посмотрел на меня в последний раз. А «дед» все смотрел на шкалу телеграфа и держал руку на реверсе. Я снова его позвал, и он не обернулся.

Кому же мне было отдать этот нагрудник? Может, Юрочка возьмет. Я ему показал — не кинуть ли? Юрочка мне подмигнул и спросил:

— Посвистим, Сеня? Видали идиотов?

— Посвистим, — говорю.

— А за что? За бабу или за политику?

— Прошлый раз — за бабу. Теперь уж давай — за политику.

— Как мы решим с Кубой?

— Мнение мое непреклонно. Куба — си, янки — но!

Вдруг этот шотландец обернулся ко мне и заржал, засверкал зубами. А ну их!

И тут я увидел — в полутемном коридоре кто-то толкается в наружную дверь, звякает задрайкой.

— Куда? — я ему заорал. — Куда отдраиваешь? С этого ж борта кренит, мало мы в шахту нахлебали?

Он мычал что-то и толкался в дверь. Я подумал — не обезумел ли кто?..

— Смоет же тебя к такой матери! — Я подошел, рванул его за плечо.

Граков это был. В расстегнутом кителе, волосы спутаны… Он мне дышал тяжело в лицо, и я вдруг почуял: он же пьяный в усмерть. Я прямо обалдел неужели ж напился? В такую минуту напился! Когда мы все валились с ног и опять вставали — спасать наши жизни и его драгоценную тоже…

— Ступайте в каюту! — я ему сказал. — Надо будет — придут за вами, не оставят.