Георгий Яффе - Тихоокеанские румбы

«Если бы там, у японцев, догнать жизнь твою, Егор», — сжав зубы, подумал Степан.

Сотников, участвовавший в атаке на другом конце села, узнав о захваченных пушках, приказал открыть огонь по японским шхунам. После пятиминутной стрельбы батарея замолчала. Кончились снаряды в зарядных ящиках. Но и они сделали свое дело. Две шхуны, полные солдат, объятые пламенем, тонули, так и не успев отойти от берега. По солдатам, с криками прыгающим с горящих шхун, дружинники, засевшие во дворах, вели сосредоточенный огонь. Уцелевшие шхуны быстро уходили в море, но по ним еще долго стреляли с самой кромки воды…

Над Явино поднималось солнце. Теплый, утренний ветер уносил в море дым горящих японских шхун. Дружинники, разойдясь по дворам, устало перекидывались словами, перевязывали друг другу раны. К площади прогнали пленных. Японцы бежали мелкой трусцой, не сводя глаз со своих бородатых конвоиров. Кто-то молодой, лихой, радостный скакал на мелком, но резвом японском коне и звонко кричал:

— На площадь! Сбор!

Степан, тяжело переживая смерть друга, не замечая общего оживления, радости дружинников, пошел в центр села. Из его головы не выходила мысль о том, что Егор нашел смерть не случайно, он и в бой пошел и к батарее кинулся, чтобы найти ее. «Эх, Егор, допекла тебя жизнь», — вздыхал Крымов. На площади он увидел уже много народа. Сюда же прибежали с первыми выстрелами и бабы с ребятишками, до этого скрывавшиеся за речкой Итудиски. В центре толпы стоял вкопанный японцами столб с прибитой на него доской, возле него Сотников и Гундзи, свесивший голову на грудь. Показывая на Гундзи, Сотников громко говорил, обращаясь к дружинникам:

— Слушайте, братцы, что вот этот японский разбойник написал для нас. — Он прикладом винтовки сшиб доску со столба и начал читать, запинаясь и тяжело дыша. Степан Крымов сначала ничего не понял, но потом дошло: как и в тех записках, извлеченных из бутылок, японцы призывали русских сдаваться в плен, в противном случае угрожая им смертью.

Толпа зашумела.

К испуганно отпрянувшему Гундзи подскочила какая-то старушка. Глядя побелевшими глазами на съежившегося японца, она пронзительно закричала:

— Ах ты, нехристь. Да какой же твой японский бог надоумил тебя такое написать! Гляди, — показала она на выбеленные солнцем и ветром, рассеянные по опушке леса кресты сельского кладбища, — косточки русские здесь с той поры лежат, когда твоего рода и на свете не было! И ты хочешь, чтобы мы забыли их? Сдались?!

— Верно, бабка! — сказал Сотников. — Нет, где русский человек кровь свою пролил, защищая землю от врагов своих, он уже ее никому не отдаст. Руби, Максимыч, — махнул рукой Сотников.

К столбу подскочил отставной казачий пятидесятник Селиванов. Взмахнув топором, он качал рубить столб. Во все стороны брызнули щепки. Одна из них воткнулась Гундзи чуть ниже локтя. Вздрогнув, он посмотрел на нее и подумал о том, что лучше бы казацкая шашка пронзила его под этим столбом позора, под которым он совсем недавно во время прогулок уносился в своих мечтах… до Анадыря, до Чукотки.

— Братцы, — выступая из толпы крикнул Крымов. — Пусть японцы свое дерьмо, — он кивнул на столб, — в море снесут. Чтоб плыло до самой Японии. Они это любят. Насобачились со своими бутылками…

Дружинники одобрительно загудели. Японцев заставили поднять упавший столб. Цепочкой во главе с Гундзи, они потащили бревно к бухте. Дружинники, забыв о своих ранах, посмеиваясь, гурьбой побежали за японцами. Пропылив по улице до берега, японцы скинули «пограничный столб» в воду, взорвавшуюся веселыми серебряными брызгами.

Молча глядели дружинники, как бревно, подгоняемое ветром, уходило в море. Далеко-далеко, блеснув солнечным зайчиком, оно скрылось среди волн, несущихся мимо камчатской земли, на которой выросли эти гордые в своем горе, сильные силой своей русские мужики. Солдаты земли родной…

Вернувшиеся после долгого, изнурительного плавания капитаны еще скрипели гусиными перьями, составляя отчеты об открытых землях, а купцы уже отправляли спешно закупленные суда по проторенным маршрутам в заморские дали.

Плавание Беринга, Чирикова и других русских служивых люден к берегам Северной Америки и ее заселение открыли для российской торговли большие перспективы.

В 1799 году была создана Российско-Американская компания, которая начала промышлять морского зверя и вывозить ценные меха на внешний и внутренний рынки.

Среди служителей компании было немало разорившихся иностранных купцов, дельцов, жаждущих легкой наживы, авантюристов и просто разбойников, бежавших на край земли от правосудия.

Слабый контроль со стороны правительства за состоянием «тихоокеанских» дел, свобода права и норм жизни на первых порах позволили им провести ряд исключительных акций.

Отсюда начал путь «король Мадагаскара», венгр по происхождению Беньовский, сосланный царским правительством в Сибирь. Захватив в Петропавловске на Камчатке небольшое судно, он бежал, объявившись вскоре на Мадагаскаре правителем этого острова.

В трудные годы для русских людей в Америке, когда цинга стучалась в каждую дверь, а столица нового края Ново-Архангельск подвергалась нападению индейцев, раскрылся заговор Василия Наплавкова, бывшего чиновника почтамта в Петербурге, который по примеру Беньовского с группой таких же, как он, авантюристов пытался овладеть кораблем Российско-американской компании «Открытие», предполагая затем захватить остров Пасхи.

Но, пожалуй, самый яркий пример, характеризующий «деятельность» авантюристов всех мастей и национальностей, связан с именем Генриха Шеффера.

Врач по образованию, авантюрист по призванию, он рано понял, что его профессия не принесет ему ни денег, ни славы в нищей Германии, разоренной наполеоновскими войнами. По примеру своих соотечественников он в 1808 году приезжает в Россию и поступает на службу врачом в московскую полицию.

В 1812 году, когда Наполеон подходил к Москве, Шеффер становится деятельным участником безумной затеи графа Ростопчина, собравшего экспансивных единомышленников для того, чтобы построить воздушный шар, с помощью которого надеялся уничтожить армию Наполеона. Шар не поднялся в воздух. А Бонапарта побили русские солдаты, мужики.

Потерпев неудачу в своем предприятии, Генрих, или, как он теперь стал себя называть Егор Иванович, не раскис. Сразу же после изгнания Наполеона он подает прошение директорам Российско-Американской компании с просьбой зачислить его на службу. Слухи о сказочных богатствах Америки дошли и до него.