Луи Жаколио - Грабители морей

— Вам можно простить эти слова ввиду предстоящей вам смерти. Мне приказано доставить вам все, что вы пожелаете.

— Вы говорите: мне осталось десять минут. Хорошо. Позвольте же мне попросить вас, чтобы вы избавили меня от своего присутствия и оставили одного.

— Мне остается только повиноваться.

Форточка захлопнулась, и шаги, постепенно удаляясь, затихли на террасе.

— Через десять минут меня повесят! — говорил, оставшись один, Ингольф.

— Повесят! Через десять минут от меня не останется ничего, кроме бренной оболочки! Интересно знать, что после того будет с моим «я», во что оно превратится?..

Такие мысли занимали капитана Вельзевула в последние минуты его жизни. Он был моряк, а жизнь моряка развивает наклонности к отвлеченным размышлениям. Затем Ингольфу вспомнилось его детство, вспомнился его старик отец, с тревогой дожидавшийся в Копенгагене возвращения своего сына, которого ему не суждено было увидать. Матери своей Ингольф не помнил… При мысли об отце сердце молодого человека сжалось от боли, и слезы выступили на его глазах.

Под гнетом ужасной тоски он прошептал:

— Как долго тянутся эти десять минут!

В противоположность слабодушным людям, готовым надеяться до самой последней минуты, Ингольф, убедившись в неизбежности смерти, торопился избавиться от горьких воспоминаний и поскорее обрести вечный покой.

Едва он успел произнести эти слова, как в стене опять послышался стук, и на этот раз гораздо слышнее, чем в первый раз. Ингольф, сидевший на стуле с опущенной головой, вдруг приподнял голову и вскричал печальным и дрожащим голосом:

— Кто бы ты ни был, друг или враг, зачем ты смущаешь мои последние минуты?

Вслед за этим на террасе послышались звучные, мерные шаги солдат по каменным плитам. Десять минут прошли, и за Ингольфом явился взвод солдат, чтобы вести его на казнь.

Ингольф лишь слегка вздрогнул. Он готов был ко всему.

— Стой! — скомандовал офицер. — Становись в две шеренги.

Ингольф ступил несколько шагов к двери, чтобы гордо и с улыбкой встретить своих палачей. Вдруг налево послышался легкий шорох. Ингольф обернулся — и едва не лишился чувств: при скудном свете ночника, освещавшего комнату, он увидал, как стена раздвинулась, и в образовавшемся отверстии появилось что-то вроде призрака с тусклыми впалыми глазами.

Щеки и руки у призрака были тощи как у скелета. Он был закутан в длинный черный саван и знаками подзывал к себе Ингольфа.

В замке двери, между тем, уже поворачивался ключ. Ингольф без колебания бросился в отверстие стены, призрак посторонился, чтобы пропустить его, и стена снова беззвучно сдвинулась, как была.

В это самое время дверь отворилась, и Ингольф за стеною расслышал, как чей-то повелительный голос крикнул: — Капитан Ингольф, десять минут прошло, ступайте за мною.

Вслед за тем раздался крик ярости: офицер увидал, что Ингольфа нет…

Пора, однако, нам посмотреть, что сталось с мистером Ольдгамом и другими интересными личностями, фигурирующими в нашем правдивом рассказе.

Первой заботой Ингольфа, по прибытии в Розольфсе, было запереть почтенного бухгалтера в особую каюту и приставить к двери часового, чтобы мистер Ольдгам как-нибудь не выбежал и не наделал бед своим болтливым языком.

Молодому лейтенанту Эриксону, большому приятелю бухгалтера, было поручено сделать так, чтобы мистер Ольдгам подчинился своей участи без большого протеста. Но — увы! — на этот раз все красноречие офицера осталось втуне: почтенный клерк ничего не хотел слышать. Напрасно Эриксон рассказывал про розольфскую стоянку разные ужасы и даже придумал ей название «бухты Убийств», уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося на берег немедленно убивают, потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на вертеле, съедают, — мистер Ольдгам нисколько не отступался от своего желания выйти на берег.

— Брр! — пугал его Эриксон. — Как это вы будете жариться в собственном соку… Бедный Ольдгам!..

Даже и это не действовало. Клерк непременно желал посмотреть на канаков, чтобы потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам о своих приключениях.

Эриксон был разбит на всех пунктах. Добряк-счетовод был упрям и ни за что не хотел отступиться от того, что раз навсегда взял себе в голову.

Истощив все аргументы, офицер решился сказать Ольдгаму правду и объявил ему напрямик, что бриг «Ральф» находится вовсе не в Океании, а в Норрланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от Северного полюса.

Ольдгам не дал ему даже договорить — покатился со смеху.

— Рассказывайте! — сказал он. — На каком же это полюсе солнце может греть в течение восемнадцати часов?

— Да, ведь, чем ближе к полюсу, тем дни дольше, — возразил лейтенант.

— Если бы мы были на экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому, ведь, экватор и называется равноденственною линией.

— Оставьте вы свои шутки, — твердил свое Ольдгам. — Не знаю, что у вас за причина не пускать меня на берег, но что мы в Океании — в этом я убежден. И капитан, и г.Надод, все вы говорили мне, что идете в Океанию. Тогда у вас не было причины меня обманывать. Да, наконец, я хоть и близорук, а все-таки разглядел и берега, и роскошную тропическую растительность… Как хотите, а на берег я съеду, не посмотрю на вашего часового. Вы узнаете на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит насмехаться над собою.

Отвечать было нечего. Лейтенант ушел, накрепко подтвердив часовому, чтобы он смотрел за бухгалтером в оба.

Решившись на этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение, Ольдгам подсчитал кассу, подвел баланс, привел в порядок все книги и стал готовиться к побегу.

Вычислив свою долю в призах, так как никто не держал на корабле много денег на случай несчастия, мистер Ольдгам оказался обладателем 150. 000 франков, которые лежали у банкиров Дерлинга и Фрэзера в Лондоне. Ввиду скромных вкусов мистера Ольдгама сумма эта была для него очень значительна. Ее достало бы ему на то, чтобы всю жизнь прожить без нужды, даже если б нотариус Пеггам и не взял его на прежнее место.

Он решился покинуть «Ральф» навсегда, что считал себя вправе сделать во всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было у него в данную минуту 18. 000 франков. Он их держал при себе для того, чтобы накупить всевозможных коллекций и украсить ими свой кабинет в Чичестере.

Уложив в небольшой мешок провизии на три дня, мистер Ольдгам стал нетерпеливо дожидаться ночи.

Как раз под окном его каюты плавала привязанная на простую веревочку лодочка, в которой обыкновенно ездил по своим делам повар. Когда стемнело, Ольдгам тихонько притянул лодочку к стене корабля, тихо спустился в нее из окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море.