Луи Жаколио - Грабители морей

— Надо спешить, капитан, — сказал один из них, — ведь нам дорога каждая минута. Велите тянуть за эти веревки, они притащат на ваш бриг канат, крепко привязанный к рифам и могущий устоять против всей силы Мальстрема.

Они говорили про тот самый канат, который Ингольф принял за рыболовную сеть.

Эти слова разом объяснили Ингольфу всю суть. Обогнув Розольфский мыс, молодые люди нарочно прошли мимо рифов, чтобы принять с яхты пук веревок, и пустились в водоворот, чтобы передать бригу этот якорь спасения.

Рискованная операция удалась лишь благодаря необыкновенному мужеству и самоотверженности молодых моряков, но теперь было не до взаимных любезностей: нужно было докончить скорее дело, так как «Ральф» далеко еще не находился вне опасности.

Ингольф от всего сердца пожал руки своим спасителям и принялся исполнять посоветованный ими маневр.

Шестьдесят матросов «Ральфа» легко притянули на борт канат, укрепленный на Розольфском мысе, привязали его к шпилю. Со страхом ожидали все, окажется ли канат довольно крепок, чтобы бороться с течением. Победа!.. Канат выдержал!.. «Ральф» спасся!..

Двадцать человек принялись вертеть шпиль, и бриг постепенно вышел из водоворота. Встав под ветер, он благополучно обогнул рифы и бросил якорь по другую сторону мыса в той небольшой гавани, куда еще прежде пришла неизвестная яхта.

Весь экипаж брига выстроился на палубе и прокричал по команде троекратное «ура» в честь своих спасителей.

Один только человек из всего экипажа не догадывался об опасности, которой подвергся «Ральф».

Человек этот был мистер Ольдгам, который, выспавшись сном праведника у себя на висячей койке, лишь на короткое время вышел на палубу полюбоваться на пальмовые рощи, будто бы росшие тут на гранитных утесах. Так, по крайней мере, уверил Ольдгама его приятель Эриксон.

— Господа, — сказал Ингольф двум морякам, когда восторг на «Ральфе» несколько поутих, — мы вам обязаны жизнью; знайте же, что восемьдесят храбрых моряков навсегда сохранят об этом воспоминание и с радостью отдадут за вас жизнь, если представится к этому случай.

— Наш подвиг вовсе уж не так велик, капитан, как это кажется с первого взгляда, — отвечал один из незнакомцев. — Мы с братом выросли здесь на берегах и очень часто, из любви к искусству, вступали в борьбу с Мальстремом. Способ, который мы употребили для спасения вашего корабля, удавался нам и раньше, когда мы спасали другие корабли; после этого могли ли мы упустить случай сохранить для нашей родины такое прекрасное военное судно?

Эти слова были для всего экипажа «Ральфа» ушатом холодной воды. Даже Ингольф покраснел, несмотря на все свое самообладание, но впрочем скоро оправился и, понимая необходимость доиграть до конца навязанную ему собеседником роль, кинул быстрый предостерегающий взгляд на своих матросов, как бы говоря им: «Смотрите же, будьте у меня осторожнее!» Затем он смело отвечал:

— Будьте уверены, господа, что королю будет доложено о той великой службе, которую вы ему сослужили.

Едва он произнес эти слова, как оба молодых человека быстро подняли головы, и в их глазах сверкнула молния ненависти.

— Это совершенно лишнее, милостивый государь, — гордо возразил тот моряк, который до этого времени молчал, — и мы вам будем очень благодарны, если вы ничего подобного не сделаете.

Ингольфа заинтересовала причина подобного нежелания, и, кроме того, какое-то смутное предчувствие зародилось у него в душе.

— Но ведь обязан же я донести до начальства, — заметил было он, — и тогда…

— Вы сейчас сказали, что очень благодарны нам, — быстро перебил его моряк, — в таком случае исполните нашу просьбу, не говорите никому о нашей вам услуге — и мы будем квиты.

Ингольфу очень хотелось продлить пререкания, но он сдержал себя и с поклоном ответил:

— Хорошо, господа. Вы так много для меня сделали, что я не в силах противиться вашему желанию: оно для меня закон… Тем более, что у вас, конечно, есть свои причины… Хотя и непонятные для меня…

Пират вступил на скользкую почву. Молодые люди нахмурились. Ингольф вовремя спохватился и ловко закончил фразу, которая едва не приняла для его спасителей оскорбительный оборот.

— Да, с особенною силой проговорил он, — я совершенно не понимаю, почему вы не хотите доставить мне удовольствие огласить ваш из ряда выходящий подвиг, за который вам, конечно, дали бы большую награду.

— Все наше честолюбие состоит в том, чтобы время от времени оказывать услуги нашим ближним, и больше нам никакой награды не нужно… Оставим этот разговор, капитан… Цель наша достигнута — и прекрасно, не о чем больше толковать… Кстати, позвольте задать вам один вопрос: военные корабли сюда почти никогда не заходят, поэтому вам, вероятно, дано какое-нибудь особенное поручение. Уж не ищите ли вы дерзкого пирата капитана Вельзевула? Ходит слух, что его недавно видели близ Эльсинора, и очень может быть, что, скрываясь от преследования, он направился… Капитан, что с вами? Вы ужасно побледнели…

Ингольф едва не лишился чувств, услыхав этот неожиданный вопрос, но быстро пересилил себя и, насколько мог, оправился.

— Нет, это так… ничего… пройдет, — отвечал он. — У меня всегда после сильного волнения делается сердцебиение… это уже давно… Вы видите

— мне уже и лучше.

К счастью, офицеры и матросы были в это время уже на своих местах, так что последнюю часть разговора слышал один только Надод. Красноглазый издали наблюдал за молодыми людьми, наблюдал внимательно, как хищный зверь, подстерегающий добычу. Можно было подумать, что их лица напоминали ему что-то знакомое, и он старался теперь припомнить, что именно… Услыхав их вопрос, так поразивший Ингольфа, Надод тоже сделал жест изумления, но этот жест не был замечен молодыми людьми, так как Красноглазый стоял от них далеко, возле самого борта.

Впрочем, капитан не дал им времени на размышление и пояснил, что ему дано простое гидрографическое поручение, не имеющее ничего общего с погоней за знаменитым корсаром…

— Знаменитый корсар! Вы делаете этому гнусному разбойнику слишком много чести, капитан, называя его корсаром… Мне очень жаль, что вам не поручено померяться с ним, потому что, имея такой сильный корабль и такой прекрасный экипаж, вы без труда избавили бы нас от этого бандита.

Эти слова пребольно укололи Ингольфа. Рыцарь в душе, хотя и упавший очень низко по стечению неблагоприятных обстоятельств, он всегда страшно страдал при мысли о том, как все честные люди должны его презирать. Каково же было ему теперь молча выслушать эпитет гнусного разбойника — и от кого же? От человека, спасшего ему жизнь!