Алистер Маклин - Роковой рейд полярной «Зебры»

— С месяц назад. А может, недель пять тому — точно трудно сказать.

— Какой там толщины лед? — спросил я Хансена.

— Футов пять, а то и все шесть. Сломать его, может, и не удастся, тогда капитан с удовольствием пустит в ход торпеду.

Он повернулся к Забрински.

— Можешь заняться рацией?

Мне пришлось оставить их вдвоем: я уже не соображал, что говорю, потому как вдруг почувствовал себя совершенно опустошенным, разбитым и смертельно уставшим. Итак, я получил ответ на интересовавший меня вопрос. Чтобы узнать его, мне пришлось преодолеть двенадцать тысяч миль, но я был готов покрыть в сто раз большее расстояние, только чтобы его не знать. Однако теперь я знал все, и уже ничего нельзя было изменить. Мэри, моя невестка, больше никогда не увидит своего мужа, а ее трое чудных детишек — своего отца. Мой брат погиб, и отныне его никто больше не увидит. Никто, кроме меня. Я должен был его увидеть.

Выйдя наружу, я закрыл за собой дверь и, пряча лицо от ветра, завернул за угол домика. Через десять секунд я уже стоял у двери последнего в этом ряду строения и, толкнув ее, зашел внутрь.

Прежде здесь находилась лаборатория. Теперь — склеп. Лабораторное оборудование было сдвинуто к одной стене, и на освободившемся полу лежали трупы. Я знал это потому, что так сказал Киннэрд: обуглившиеся и до неузнаваемости уродливо скрюченные тела казались некоей чуждой формой жизни или, вернее, неживой материи. Здесь стоял удушающий запах жженой плоти и сгоревшего дизельного топлива. Я подумал, кому из оставшихся в живых хватило отваги и твердости духа, чтобы перенести сюда эти страшные изуродованные останки своих бывших товарищей? У них, верно, и впрямь были крепкие нервы.

Похоже, смерть для всех них наступила очень быстро. Они не задохнулись, охваченные огнем, они сами стали огнем. Очутившись в клокочущем море горящей нефти, эти люди превратились в пылающие факелы и последние мгновения своей жизни провели в жуткой агонии. Трудно представить себе более страшную смерть.

Мое внимание, не знаю почему, привлекло тело, лежавшее ко мне ближе других. Я наклонился и навел фонарик на то, что когда-то было правой рукой, а теперь напоминало оголенную когтистую лапу. На среднем пальце виднелось золотое кольцо, не расплавившееся, но сильно покоробленное огнем. Я узнал это кольцо — мы покупали его вместе с моей невесткой.

Я не почувствовал ни горя, ни боли, ни отвращения, решив, что все это, должно быть, придет позже, когда пройдет первое потрясение. А может, и нет. Эта жуткая масса обугленной плоти никак не вязалась в моем сознании с образом брата, которого я очень хорошо помнил, с человеком, которому я был обязан всем, и мой оцепеневший рассудок отказывался воспринимать эту связь как объективную реальность.

Пока я стоял, опустив глаза, мой интерес как врача привлекло странное положение, в котором лежало тело. Нагнувшись поближе, я долго рассматривал труп. Наконец, я медленно выпрямился и тут же услышал, как отворилась дверь. Это был лейтенант Хансен. Стащив маску и подняв очки, он посмотрел сначала на меня, потом на тело, что лежало у моих ног. Я увидел, как переменилось его лицо, сделавшись белее мела. Хансен медленно поднял на меня глаза.

— Выходит, вам не повезло, док? — сквозь свист и завывание бури я с трудом расслышал его сиплый голос. — Боже, я так вам сочувствую.

— Что вы имеете в виду?

— Это же ваш брат?

— Вам рассказал капитан Свенсон?

— Да. Перед самым отходом. Поэтому мы здесь, — он скользнул взглядом по полу, и лицо его стало серым, словно старый пергамент. — Погодите-ка минутку, док.

Хансен развернулся и выбежал за дверь. Вернувшись, он выглядел лучше, но не намного.

— Капитан Свенсон объяснил нам, почему он позволил вам идти.

— Кто еще знает?

— Только капитан и я. Больше никто.

— Пусть это между нами и останется, хорошо?

— Как скажете, док, — мелькнувшее было на лице Хансена удивление и любопытство уступили место выражению ужаса. — Боже мой! Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное?

— Идемте к остальным, — сказал я. — Нет смысла тут дольше оставаться.

Хансен молча кивнул. И мы оба направились к первому домику. Между тем, кроме доктора Джолли и Киннэрда, на ноги встали еще трое: капитан Фольсом, длинный и сухощавый, точно жердь, с сильно обгоревшим лицом и руками, который был заместителем начальника базы, Хьюсон, темноглазый и молчаливый водитель тягача и по совместительству механик, отвечающий за дизельные генераторы, и неунывающий йоркширец Нэсби, кок. Джолли, открыв мою аптечку, накладывал свежие повязки на руки тем, кто еще лежал; представив их нам, он снова вернулся к своей работе. Похоже, он не нуждался в моей помощи, по крайней мере, сейчас. Я услышал, как Хансен спросил Забрински:

— Говорил с «Дельфином»?

— Да нет, — Забрински перестал передавать позывные и подвинулся, поудобнее развернув сломанную ногу. — Я еще не совсем понял, в чем дело, лейтенант, но, по-моему, эта старая шарманка накрылась.

— Так, — медленно проговорил Хансен. — Значит, вызвать их ты не можешь?

— Я их слышу, а они меня — нет, — Забрински виновато пожал плечами. — Похоже, когда я упал, то сломал себе не только лодыжку.

— Сможешь починить?

— Не думаю, лейтенант.

— Черт возьми, ты же радист.

— Да, — рассудительно согласился Забрински, — но не волшебник. Замерзшими, одеревеневшими руками, без инструментов, с этим устаревшим аппаратом без схемы, с надписями на японском пришлось бы повозиться и самому Маркони.

— Но починить-то его можно? — не унимался Хансен.

— Он на транзисторах, а не на лампах, так что разбиться там нечему. Значит, думаю, можно. Но на это потребуется не один час, лейтенант, и сначала придется изготовить необходимые инструменты.

— Хорошо, действуй. Делай все, что хочешь, только запусти эту штуковину.

Забрински молча протянул Хансену наушники. Тот, так же не сказав ни слова, взял их и надел. Послушав некоторое время, лейтенант снял наушники и, возвращая их радисту, сказал, пожав плечами:

— С починкой рации можно, пожалуй, и не спешить.

— Вы имеете в виду, — поправил его Забрински, — спешка здесь ни к чему.

— Что значит ни к чему? — спросил я.

— Похоже, — мрачно пояснил Хансен, — что в очереди на спасение мы стоим следующими. Они передают одно и то же: «Полынья быстро смерзается, немедленно возвращайтесь».

— Я с самого начала был против — это же чистое безумие! — подал голос Роулингс. Он сидел над котелком, в котором оттаивал ледяной комок консервированного супа и уныло помешивал его вилкой. — Попытка, друзья мои, конечно, благородная, но однозначно обреченная на неудачу.

— Держи свои грязные пальцы подальше от супа и прикуси язык! — сердито велел ему Хансен. — А где ваша-то радиостанция? — спросил он, резко обращаясь к Киннэрду. — Ну да, разумеется. Мы запустим ваш генератор и тогда…