Антон Санченко - Вызывной канал

Пять вечеров я смотрел, как по порту, — и никакой проходной, во зажрались! — идут на ночную рыбалку к волнолому у маяка. Семействами строго: матрона, отец с ребятнёй. С рюкзаками, удилищами, термосами. Будто в джунгли на месяц. Мамаша через час уже спит: тут же, на надувном матрасе, под пледом. Отец удит рыбу. Дети с фонариками ищут крабов.

И что им до того, что распалась и завоёвана варварами империя Цезаря и Октавиана? Даже завидно было. Хотя…

Вряд ли стоит менять место жительства для того, чтобы всей семьёй пойти на ночную рыбалку. Достаточно удочки взять.

Да, загнивают они, как при Каллигуле.

Бабы на пляжах — топлесс. Оно и понятно: знаешь, во что обошёлся твой купальник?

В парламенте — порнодивы. В местных "Мурзилках" — всё больше в коже с шипами, с плетью и кандалами. По Мессалине или по рабству тоска? Свобода — не возбуждает?

Рекомендация сексопатолога: в рейс, на полгода хотя бы. Можно даже — Мапуту, а не Кергелен.

Хочу тебя.

Хочу тебя на ночной рыбалке. На волноломе, на надувном матрасе.

И посреди переходящего в оргию пиршества в термах, где благопристойные матроны отдаются нумидийским рабам на глазах у тучных мужей, ублажаемых красавицами из дикой Гилеи.

Какая рыбалка? Мы успеем пока дети высмотрят крабов. Они ничего не заметят, даже лёжа уже под одним одеялом с нами. Дай лишь мне незаметно приспустить твой спортивный костюм и пристроиться сзади. Продолжай им рассказывать сказку, скользнув рукой под одеяло:

— Вот бестолковый. И попасть без меня не сумеешь…

— Кто, мама? Мальчик-с-пальчик?

— Пожалуй, действительно не великан.

Ничего, издевайся. Мой Али-баба уже проник в твою заколдованную пещеру, пробирается вглубь, осторожно, тычась в горячие влажные своды.

Рука трёт тебя ниже пупка, моя лампа волшебная. Или это из сказки про Алладина? Говори, говори, моя Шехерезада.

Ты сбиваешься, умолкаешь всё чаще, невзначай повторяя слова.

— Мама — дальше! — требует слушатель, ты согласна:

— Да! Дальше! Дальше! — прижимая своей рукой бестолковые алладиновы пальцы к тому месту лампы, где нужно тереть.

Да не так же! Я — лампа, а не сковородка! Что, уже? Выпущен джинн?

— Единоличник, а я! Мне же — мало! — чуть не плачешь ты.

— Кому, мамочка? Принцессе, или свинопасу?

— Нет, просто жирной ленивой свинье!

Какие рабы? Не настолько я толст, чтобы не выполнить эту работу. Можно и попотеть. На то и термы. (Сауна, если по-нашему, по-чухонски).

— Ты с ума сошёл? Здесь же жарко!

— Ничего, я люблю потных женщин.

— Ты с ума сошла, в бассейне вода — ледяная.

— Ой, какая висюлька! А где же?..

— Поработай хоть так, потри спинку. Нет, спинка — это значительно выше.

— Да отстань, мы же в мыле!

— Лучше сделай массаж.

— Да, вот здесь. И чуть выше. Почеши под лопаткой.

— И — ноги.

— Ноги — ниже.

— Что? Толстая стала?

— Ты готов? Или мне звать нумидийца? Нет, лежи. Я тебе покажу, как засматриваться на рабынь из Гилеи.

Десять лет можно отсчитывать по-разному.

Можно так: "Между тридцать первой и сорок второй серией очередной "Изауры".

Можно эдак: "Семён Осипенко", Поти, путина черноморской хамсы." То-есть: "Когда ты работал на Чёрном море, чаще бывал дома, и привозил мандарины."

Короче: "Когда мы жили ещё вместе с бабушкой, и у нас ещё не было папы."

Помню, как я родился. И не был я дома всего лишь два месяца, но Барби как-то очень быстро взрослела. Может потому, что ты первый раз подстригала ей чёлку по-взрослому, и, как взрослую, одевала на ночь в пижаму, а может, просто возраст такой — между годом-шестью и двумя годами.

Она ходила за мной хвостиком, но не на шутку пугалась и визжала взаправду, когда я брал её на руки. Так темнокожая малышня на Сокотре с визгом разлеталась в разные стороны от невиданного прежде зверя — собаки. Но стоило судовому псу Матросу устать от игр в догонялки, максимки тут же собирались опять, крались к нему со спины, и только самый старший и самый отважный осмелился гладить его.

Наша Барби оказалась достаточно смелой. Не прошло и двух дней, как я был признан папой, поглажен, но, как оказалось позже, определён в самые младшие члены семейства.

На третий день, мне уже нужно было возвращаться к хамсе с мандаринами.

Или уже был совместный с болгарами экипаж? Шпрот под Змеиным?

Основное занятие болгар во все времена — нелюбовь к городу Константина.

Во времена базилевсов какой-то из них приказал ослепить побеждённое войско болгар, оставив по глазу на десятерых. Так и вернулись они по домам: одноглазый вёл вовсе слепых.

Где теперь Византия?

А ты знаешь, если верить рыбмастеру Грудову, под Доростолом, на Дунае, Святослав воевал против войска императора Цимисхия вовсе не за болгар, как учили нас в школе.

Царь болгар, призывавший в союзники князя, уже сам был не рад. Союзник оказался поразорительнее, чем агрессор.

Во времена, когда на Босфоре обосновались султаны…

Хорошо, что в Болгарии не осталось этнических византийцев. Туркам — тем просто в одну ночь поменяли фамилии и имена на болгарские.

На какие б меняли Кирилла с Мефодием?

Ночью в Бургасе, на эстакаде ведущей от пляжа в море, нас обыскивали и обнюхивали доберман-пинчером, не турки ли? Турки взорвали здесь бомбу, неужели не слышали? Как же, слышали, пьяный какой-то швед ради хохмы взорвал петарду.

— Они все — террористы! — доказывает Николай, наш рыбмастер. И попутно учит меня пить мастику:

— На здравие.

— Я работал с одним десять лет. А у него дома нашли передатчик.

— Коля, а как он передавал? Вы ж рыбу ловили под Африкой.

— Коля, да разница в чём? Ты — хороший моряк. Харизан, твой матрос, — тоже вроде бы неплохой. Какая мне разница, кто из вас турок?

— Он сам так сказал? Что он — турок? Один звонок — и он больше не будет работать матросом.

Но — вот интересные закономерности. Болгары — вот они. Здесь, будто и тысячи лет не прошло. Будто и не ослеплялись победителями и жён их в гаремы не гнали.

А где — победители-византийцы?

Где — сельджуки, османы?

Опасное это дело — быть болгар победителем, зажравшимся и почившим на лаврах. Крестоносцы, заблудившись, возьмут на щит вместо Иерусалима.

Опасное это дело, гнать в полон этих гордых славянок. Торговать ими в стенах Галаты для гаремов пашей и мурз. Там глядишь, и в султанском гареме объявится Роксолана. И все головы победителей будут брошены в прах у любимых Селимом ног.

Может дело не в пушках, а в женщинах? На каком языке они молятся, и поют над над плачущей дочерью, и за шалости выговаривают, и шепчут слова любви? И какими словами скажут:

— Бог мои молитвы услышал. Ты вернулся живым. Одноглазым? Да даже слепым, как те девять. Ну не увидел бы этих морщинок, и я была б всё ещё молодой.