Антон Санченко - Вызывной канал

— Он рассказывал мне обо всех почти. Я вас всех уже знаю, мальчики. И приснился в ту ночь, но вроде как хорошо: я — с друзьями приехал, накрывай на стол.

— Вот он — стол. Вот и вы…

Бог ты мой! Вспомнил. Я ведь написал всё это так давно! Сразу после училища. Почему вдруг — об этом? Кто водил моей рукой? Кто решил показать мне, что все слова — ложь? Даже те, что сбываются наяву.

А ты знаешь, Кирилл тоже учился в КЮМе в группе у Барабаша? На семь лет просто позже. Мог бы вспомнить его, лопоухого пятиклассника, когда мы со Славкой — кумиры-курсанты, после первой практики, — приезжали к ним: "Да чего, пацаны? Ну, красивый у них Копенгаген…Русалочка… "Мог бы вспомнить, если б знать наперёд. Он случайно мне проговорился, недавно совсем.

Недавно? Ему всегда теперь — двадцать три. А нас всех несёт уже дальше.

Неужели мне нужно было нырять, знать что уже не найду, об ракушки резаться, плакать, лёжа на тёплой палубе, трусить течения и того что опять затянет под три корпуса сразу, и уже с другой стороны не вынесет, снова нырять, пока водолазы приехали, чтобы просто понять, что сильных и слабых — нет. Все бессильны. Перед ней — все. И смерть не ждёт ни войны, ни старости.

Ошибка. Опять я обманут коварным Отцом. Это ведь мной написано:

"Не покажется ль даже ад после рейса такого — отдыхом? Так к чему всё: голод, лишения, жажда, пекло экватора, лютая стужа Дрейка? Все мы бросим свой якорь в аду. В срок. Кто раньше, кто позже, но — в срок. Все замкнут этот круг своевременно, как вернутся с Востока, ушедшие к Западу.

Так к чему всё? Шаг до борта — и круг будет замкнут сейчас. И никакому пастору не подсилу похоронить тебя за оградой этого кладбища, отдельно от праведника, сорвавшегося с рея в шторм… "

Вот и сорвался.

Я спросил Баришевского:

— Как дальше жить?

Он ответил:

— Как? Быть мужчиной.

— Не хочу. Это был мой последний рейс.

Неужели мне нужно было узнать, что Рэнкин брат — жив, родители тоже, из ада выбрались, а её — больше нет… Неужели должен был из-под знака выскочить на трассу тот частник, чтобы я наконец понял, что и ты — смертна? Даже без войн и старости, даже в тихой нашей гавани, где всё так постоянно, где, даже среди катастроф и войн, по-прежнему другой отсчёт времени:

"Нам уже — семь. Завтра — в школу… "

Знаешь, а мы все втроём были в неё влюблены. И когда Андрюха был на плавпрактике, мы вместо него провожали её до общаги пединститута, и ходили на всякие сборища молодняка: питие чая на ковре в чьей-то гостинной, на какие-то стихи, выходки студента по кличке Тромбон и разговоры в прокуренной кухне. Когда они сильно поссорились, мы перестали с Андрюхой разговаривать. Он уже тогда умел перешагивать через сантименты, плевать бы ему на наш бойкот. Но нет, сорвал последнюю розу с клумбы перед училищным КПП, которую начальник строевого отдела уже чуть ли не принимал у дежурного по описи: "Лепестков — семнадцать, листков — пять, шипов — восемь…"- и пошёл мириться и свататься.

Помнишь какой счастливой она была на нашей свадьбе? Не за нас, конечно. Андрюха вернулся из первого рейса, она ездила встречать его пароход в Одессу и даже стояла за лентяя Андрюху стояночную вахту механика: открывала в машине какие-то клапана и переключала рубильники на ГРЩ, пока её сокровище нежилось в коечке.

Может ей лучше было бы с Толиком? Или со мной? Если бы для нас дружба не была святым и решённым?

Я знаю, что ты готова меня ревновать даже к школьным подружкам, но к этому — не надо. К тридцати наконец понимаешь, что нельзя откладывать напотом ни любовь к женщине, ни измены ей.

Всё ведь было ещё до начала времён. До тебя.

Когда она последний раз приходила к нам в гости, и вы по-женски секретничали и жаловались друг другу на мужей, я даже разочарован был: ничего не ёкнуло. Чужая женщина. Смотрел больше на уменьшеную копию с Андрюхи-оригинала. Такой же шустрый пацан.

Андрюха и в мореходке был шустрым: всегда умел устроиться так, чтобы самую неблагодарную и тупую работу делал другой. В какие-то лаборанты, чтобы не отмечаться на самоподготовке и иметь каморку, даже в сантехники какие-то, на зарплату. Делил с Толиком. До сих пор смешно, прорыв канализации, Толик в люке уже, а Андрюха подаёт ключи и инструкции. Он ведь — механик, специалист, а не радист какой-нибудь малахольный. И не водолаз.

Он и из училища уже с рабочим дипломом вышел. Дописал в справке о плавании ноль в мощности дизелей, порт Николаев после порта Херсон, и превратил речную баржу, на которой мотористом после бурсы работал, в сухогруз с морским районом плавания.

И в море пытался какой-то короткий путь выискать. Учёба в вышке по направлению управы, аспирантура. Заучился до того, что теперь его в моря силой не выпихнешь. А в море оказалось, что лёгких путей нет. Там идти по дуге — короче чем по прямой.

Он теперь — бизнесмен. Торгует рыбой вместо того, чтобы, как учили одиннадцать с половиной лет, ловить её.

Вот он — победитель. Хозяин жизни. Без сантиментов.

Только вот… Бизнес — в Мурманске. Рэнка с ребёнком — в Киеве. "Ты — свободная женщина. Моё дело вас обеспечить. Можно, завтра об этом? Дела. Должны позвонить."

Обеспечил. Наконец все дела оказались недостаточно срочными.

— Не знаю, как сыну сказать.

Что осталось? Звон того хрустального колокольчика, который они подарили на нашу с тобой свадьбу?

Как хрупок хрусталь.

Колокольчик мой. Неужели, опять хлопнув дверью и закинув на плечи парусиновую кису, я могу возвратиться в пустыню?..

Может тебе было бы лучше с другим моим другом? Который напился вдрызг на нашей свадьбе? С бестолковым моим Клюбе, так и не вышедшим ни разу в моря, даже на училищной практике умудрившимся угодить на отстойный пароход и четыре месяца проловившим бычков с его борта, так и не выйдя в рейс?

Ведь это он, а не я, называл тебя Оленькой?

Он ведь и звонить нам перестал, после того, как я в шутку отчитал его:

— А чего это ты ей звонишь? Я ж — в рейсе ещё.

И Клюбе пропал. Неужели я сдуру — угадал? Бестолковый, смущающийся вечно Клюбе. Я ведь тоже это только сейчас понял. Как мудреешь, когда перевалил эту тридцатую параллель.

Он звонит тебе ровно раз в год. Уже десять лет. Дружба — святое. Может лучше с ним, чем со мной неприкаянным?

Колокольчик мой.

Знаешь, что сказала мне моя мэм, когда я в очередной раз хлопнул дверью и ехал в Одессу побеждать эту чёртову жизнь, несмотря на то, что… Да какая разница что? Прости ей все придирки к чужой девке, уведшей навсегда из дому родненького и всегда правого сынка, то, что она не такая, как ты, и за всё остальное, даже мне неизвестное, прости за одну эту фразу:

— Ты может не знаешь, что тётка твоя ушла из жизни по своей воле? Никакой не инфаркт. Да, тогда за это грозила тюрьма, а не поездки на Канарские острова. Но куда важней то, что рядом не нашлось человека, способного поддержать её в такой момент, и она ушла даже несмотря на то, что Колька ещё был совсем маленьким. Не доводи до этого Олю.