Йен Лоуренс - Пираты

– Три попадания.- Канонир великодушно признал мою правоту.

– Или больше.

– Нет, только три. – Он сверкал стекляшкой, зажмурив здоровый глаз. – Разве что в другом борту.

– Нет, возразил я в свою очередь. – Все с этого борта.

– Посмотрим, – не спешил соглашаться упрямый Эбби.

Он отодрал от пробоин свои смолистые пластыри, вырезал поврежденные участки и заменил их заплатами из здорового дерева, плотно законопатив швы. Стук и звон его стальных инструментов не давал птицам успокоиться, и они все время кружили над нами пестрой каруселью. Немного краски, немного смазки – и корпус столь же крепок, как в день спуска на воду. Точнее, одна сторона корпуса.

На следующий день мы накренили «Дракона» на другой борт и снова отскребали океанскую живность. Эбби простукал каждую доску, но и невооруженным глазом было видно, что этот борт не пострадал в неравном сражении. К возвращению капитана и Маджа с их второй экскурсии по реке «Дракон» уже покачивался в устье.

Увидев приближающуюся парочку, я не смог сдержать улыбку. В лодке были места для двух гребцов, но греб лишь дядя Стэнли, греб лениво, еле шевелясь. Мадж, развалившись, полулежал на корме. Между ними столь же мирно восседал пестрый попугай. Когда они приблизились, оказалось, однако, что это вовсе не птица, а лишь пучок перьев, воткнутых в половину кокоса, довольно искусно изготовленный муляж. Лодка их двигалась чуть быстрее течения, и пассажиры ее казались парой пацанов, переживших потрясающее приключение.

Лишь теперь мне бросилось в глаза, что капитан и Мадж были неразлучными друзьями. Хотя Баттерфилд не уставал клясть беднягу Маджа на каждом шагу – и за дело, – было видно, что ему этот парень очень нравится. Они поднялись на борт, смеясь и все время почесываясь. Комары заели их до полусмерти. Мадж нес искусственного попугая так бережно, как будто это была настоящая живая птица. Под одобрительным взглядом Баттерфилда Мадж разгладил птичьи перья и со сладчайшей улыбкой вручил кокос в перьях капитану.

Капитан, наконец, снова стал самим собой.

– Чего зубы скалишь? Лодку поднять, снимаемся! – обратился он ко мне.

Заплаты держали, протечек больше не было.

– Тугой, как барабан! -: говорил о корпусе Эбби. Он ходил с высоко поднятой головой и горделиво посматривал на меня до самого Тринидада.

В Порт-оф-Спейне, на северо-западной оконечности острова, мы погрузили сахар и кофе. Пятидесятифунтовые мешки укладывали на подстилку из скорлупы кокосовых орехов, и драконья голова на носу опускалась все ниже, словно собираясь хлебнуть портовой воды. Затем люки задраили, «Дракон» пустился в долгий обратный путь.

Там, где приходилось бороться с ветром, теперь веяли великолепные пассаты, подгоняя нас под синим или усыпанным звездами небом. Мы прошли Гренаду и Гренадины, островную россыпь на кромке Карибского моря. И вот однажды утром к корме направился Мадж, чтобы сменить меня у штурвала. Тут-то на нас и посыпались неприятности.

Мадж потел, его бил озноб, глаза горели ужасом.

– Что случилось? – обеспокоился я.

– Не пойму, – еле выдавил он из себя. Трясся он, как собака, вылезшая из воды; руками обхватил плечи, как будто стараясь унять дрожь.- Жутко холодно. Голова раскалывается.

Он покачнулся и, чтобы удержаться на ногах, схватил меня за плечо обжигавшей сквозь одежду рукой.

– Скажи капитану, Джон. Кажется, я умираю. – Он упал, потеряв сознание.

Я прыгнул к световому люку капитанской каюты. Баттерфилд сидел за столом, приканчивая завтрак. На мой стук он поднял голову, пережевывая кусок намазанного маслом сухаря, остаток которого он нежно держал двумя пальцами.

– Сэр! Маджу плохо! – крикнул я.

– Плохо? – переспросил Баттерфилд с набитым ртом. Он мгновенно выскочил из-за стола и исчез из моего поля зрения. Вот уже его башмаки стучат по капитанскому трапу. Все еще с сухарем в руке, он опустился возле Маджа на колени, подошли и другие, привлеченные суматохой, окружили нас. Горн подошел последним, но протиснулся вперед.

Баттерфилд приподнял голову старого друга:

– Дэйна!

Тот не отзывался.

Я увидел на затылке Маджа какие-то шишки.

– Что с ним случилось? – растерянно спросил Баттерфилд.

– Он сказал, что умирает,- сообщил я. Дядя Стэнли побледнел:

– Умирает…

Горн рассмеялся:

– Не бойтесь, не умрет. – Он пихнул Маджа носком башмака в ребра. – Вставай, вставай! Подтянись, дружище!

– Оставьте его, – промямлил Баттерфилд, слабым движением руки отталкивая ногу Горна. – Тоже, доктор нашелся.

– Это всего лишь лихорадка. – Горн тоже опустился на колени и ущипнул Маджа за щеку, довольно чувствительно, как мне показалось. Мадж тут же очнулся, заморгал и обвел взглядом собравшихся.

– Все в порядке, баранья ты башка, – обратился к нему Баттерфилд.- Не бойся, не умрешь.

– Но ему еще захочется умереть, так его будет трясти. Еще с неделю он проболеет, – продолжал разъяснения Горн.- Нечего было дрязгаться в болотах.

На лице Баттерфилда появилось странное выражение, смесь облегчения и страха. Ведь он тоже «дрязгался» в болотах.

Мы отнесли Маджа в капитанскую каюту. Шторы были задернуты лишь наполовину, так как острова еще не скрылись из виду, Мадж лежал в тени, Баттерфилд был при нем врачом и сиделкой. Болезнь развивалась так, как и предсказал Горн.

На коже появилась сыпь. Суставы невыносимо болели не только при движении, но и когда он лежал не шевелясь. Шишки вскочили и в других местах; когда Мадж засыпал, его мучили кошмары, заставлявшие дергаться, и он сразу просыпался, крича от боли.

То же самое случилось с другим матросом, потом с третьим и четвертым. Эти трое лежали в кубрике на носу, Мадж у капитана на корме, стоны и крики разносились по всему судну.

Команда сократилась вдвое, работы прибавилось, я больше времени проводил у штурвала и почти сросся с ним, чувствуя каждое движение/каждый каприз «Дракона». Я не мог избавиться от страха, что лихорадка доберется и до меня.

Почти стемнело, когда на смену пришел Горн. Он едва заметно переложил галс, и я почувствовал легкий крен, сопровождавшийся небольшим увеличением скорости. Подняв голову, он выбирал звезду, по которой удобнее держать курс.

– В кубрике жарко, как в пекле. Пушкарь торчит внизу, весь взмок и трясется от страха, что подхватил лихорадку. – Горн явно подсмеивался над бедным Эбби, и это меня раздражало.

– А вдруг так оно и есть? – спросил я с укоризной.

Горн пожал плечами:

– И я мог бы ее подхватить, если бы был старым безмозглым пушкарем. Видел я суда, дрейфовавшие по ветру, и никто на борту был не в состоянии заняться парусами, даже пошевелиться не могли; вся команда валялась в лихорадке.