Cecil Forester - Под стягом победным

Быстро смеркалось – наверно, они уже у самой границы. Хорнблауэр пытался воскресить перед глазами карты, которые так часто изучал, и припомнить название пограничного городка, однако мешало волнение. Карета встала. Хорнблауэр услышал шаги, потом металлический голос Кайяра произнес: «Именем Императора!», и незнакомый голос ответил: «Проезжайте, проезжайте, мсье». Карета рывком тронулась с места: они въехали во Францию. Конские копыта стучали по булыжнику. За обоими окнами мелькали дома, одно-два окошка горели. На улицах попадались солдаты в разноцветных мундирах, спешили по делам редкие женщины в чепцах и платьях. До кареты долетали смех и шутки. Внезапно лошади свернули направо и въехали во двор гостиницы. Замелькали фонари. Кто-то открыл дверцу кареты и откинул ступеньку.

Хорнблауэр оглядел комнату, куда их с Брауном провели хозяин и сержант, и с радостью увидел, что очаг топится – от долгого сидения в карете он совсем задубел. У стены стояла низенькая складная кровать, уже застеленная бельем. В двери, ступая тяжело и неуверенно, появился жандарм – он вместе с товарищем нес носилки – огляделся, куда их опустить, повернулся слишком резко и задел ношей о косяк.

– Осторожно с носилками! – заорал Хорнблауэр, потом вспомнил, что надо говорить по-французски. – Attention! Mettez le brancard la doucement!

Браун склонился над носилками.

– Как называется это место? – спросил Хорнблауэр у хозяина.

– Сербер, трактир Йена, мсье, – отвечал хозяин, теребя кожаный фартук.

– Этому господину запрещено вступать в разговоры, – вмешался сержант. – Будете его обслуживать, но молча. Свои пожелания он может высказать часовому у двери. Другой часовой будет стоять за окном. – Жандарм указал на треуголку и ружейное дуло, едва различимые за темным окном.

– Вы чересчур любезны, мсье, – сказал Хорнблауэр.

– Я подчиняюсь приказам. Ужин будет через полчаса.

– Полковник Кайяр чрезвычайно меня обяжет, если немедленно пошлет за врачом для лейтенанта Буша.

– Я скажу ему, сударь, – пообещал сержант, выпроваживая хозяина из комнаты.

Хорнблауэр склонился над Бушем. Тот даже посвежел с утра. На щеках проступил слабый румянец, движения немного окрепли.

– Могу ли я быть чем-нибудь полезен? – спросил Хорнблауэр.

– Да…

Буш объяснил, в чем состоят потребности больного. Хорнблауэр взглянул на Брауна несколько беспомощно.

– Боюсь, тут одному не справиться, сэр, я довольно тяжелый, – сказал Буш виновато. Этот виноватый тон и подстегнул Хорнблауэра.

– Конечно, – объявил он с напускной бодростью. – Давай, Браун. Берись с другой стороны.

Когда с этим было покончено – Буш лишь раз чуть слышно простонал сквозь зубы, Браун очередной раз продемонстрировал изумительную гибкость британского моряка.

– Что если я вымою вас, сэр? И вы ведь не брились сегодня, сэр?

Хорнблауэр сидел и с беспомощным восхищением наблюдал, как плечистый старшина ловко моет и бреет первого лейтенанта. Он так расстелил полотенца, что на одеяло не попало ни капли воды.

– Большое спасибо, Браун, – сказал Буш, откидываясь на подушку.

Дверь открылась и вошел маленький бородатый человечек в полувоенном платье и с чемоданчиком.

– Добрый вечер, господа, – сказал он с несколько необычным выговором – позже Хорнблауэр узнал, что так говорят в Южной Франции. – Я, с вашего позволения, врач. Это раненый офицер? А это записки моего коллеги из Росаса? Да, именно. Как самочувствие, сударь?

Хорнблауэр сбивчиво переводил вопросы лекаря и ответы Буша. Врач попросил показать язык, пощупал пульс и, сунув руку под рубашку, определил температуру.

– Так, – сказал он, – теперь осмотрим конечность. Вы не подержите свечу, сударь?

Отвернув одеяло, лекарь обнажил корзинку, защищавшую обрубок, снял ее и начал разматывать бинты.

– Скажите ему, сэр, – попросил Буш, – что нога, которой нет, ужасно затекает, а я не знаю, как ее потереть?

Перевод потребовал от Хорнблауэра неимоверных усилий, однако лекарь выслушал сочувственно,

– Это в порядке вещей, – сказал он, – со временем пройдет само. А вот и культя. Отличная культя. Дивная культя.

Хорнблауэр заставил себя взглянуть. Больше всего это походило на жареную баранью ногу – клочья мяса, стянутые наполовину затянувшимися рубцами. Из шва висели две черные нитки.

– Когда мсье лейтенант снова начнет ходить, – пояснил лекарь, – он порадуется, что на конце культи осталась прокладка из мяса. Кость не будет тереться…

– Да, конечно, – сказал Хорнблауэр, перебарывая тошноту.

– Чудесно сработано, – продолжал лекарь. – Пока все быстро заживает, гангрены нет. На этой стадии при постановке диагноза врач должен прибегнуть к помощи обоняния.

Подтверждая свои слова, лекарь обнюхал бинты и культю.

– Понюхайте, мсье, – сказал он, поднося бинты Хорнблауэру под нос.

Хорнблауэр ощутил слабый запах тления.

– Ведь правда, замечательно пахнет? – спросил лекарь. – Дивная, здоровая рана, и по всем признакам лигатуры скоро отойдут.

Хорнблауэр понял, что две черные нитки – привязанные к двум главным артериям лигатуры: когда концы артерий разложатся и нитки отойдут, рана сможет затянуться. Вопрос, что произойдет быстрее – перегниют артерии или возникнет гангрена?

– Я проверю, не свободны ли еще лигатуры. Предупредите вашего друга, что сейчас ему будет больно.

Хорнблауэр взглянул Бушу в лицо, чтобы перевести и вздрогнул, увидев, что оно перекошено страхом.

– Я знаю, – сказал Буш. – Я знаю, что он будет делать… сэр.

Он добавил «сэр» чуть запоздало – явный знак внутреннего напряжения. Руки его вцепились в одеяло, губы были сжаты, глаза – закрыты.

– Я готов, – произнес он сквозь зубы. Лекарь сильно потянул за нить, Буш дернулся. Лекарь потянул за вторую.

– А-а-а… – выдохнул Буш. Лицо его покрылось потом.

– Почти свободны, – заключил лекарь. – Ваш друг скоро поправится. Сейчас мы его опять забинтуем. Так. Так. – Ловкими короткими пальцами он перевязал обрубок, надел на место корзинку и прикрыл одеялом.

– Спасибо, господа, – сказал он, вставая и обтирая руки одна о другую. – Я зайду утром. – И вышел.

– Может, вам лучше сесть, сэр? – Голос Брауна доносился как бы издалека. Комната плыла. Хорнблауэр сел. Туман перед глазами начал рассеиваться. Хорнблауэр увидел, что Буш, откинувшись на подушку, пытается улыбнуться, а честное лицо Брауна выражает крайнюю озабоченность.

– Ужас как вы выглядели, сэр. Небось проголодались, сэр, еще бы, не ели с самого утра.

Браун тактично приписал его обморок голоду, а не постыдной боязни ран и страданий.

– Похоже, ужин несут, – прохрипел с носилок Буш, словно тоже участвовал в заговоре.