Cecil Forester - Под стягом победным

Звеня шпорами, вошел сержант, за ним две служанки с подносами. Не поднимая глаз, женщины накрыли на стол, и так же с опущенными глазами вышли. Впрочем, когда Браун многозначительно кашлянул, одна легонько улыбнулась, но сержант уже сердито замахал рукой. Обозрев напоследок комнату, он захлопнул дверь и загремел ключами в запорах.

– Суп, – сказал Хорнблауэр, заглядывая в супницу, от которой поднимался дразнящий дымок. – А тут, я полагаю, тушеное мясо.

Подтверждалась его догадка, что французы питаются исключительно супом и тушеным мясом – вульгарному мифу о лягушках и улитках он не доверял.

– Бульона поедите, Буш? – спросил он, стараясь за доверчивостью скрыть накатившее отчаяние. – Бокал вина? Наклейки нет, но будем надеяться на лучшее.

– Небось их поносный кларет, – проворчал Буш.

За восемнадцать лет войны с Францией большинство англичан уверилось, что пить можно только портвейн, херес и мадеру, а французы употребляют исключительно кларет, от которого у человека непривычного расстраивается желудок.

– Посмотрим, – сказал Хорнблауэр бодро. – Давайте сперва немного вас приподнимем.

Он подсунул руки под плечи Бушу, потянул на себя и беспомощно огляделся. К счастью, Браун уже снял с постели подушку. Вдвоем они устроили Буша полусидя-полулежа и подвязали ему салфетку, Хорнблауэр принес тарелку супа и кусок хлеба.

– М-м, – сказал Буш, пробуя. – Могло быть хуже. Прошу вас, сэр, ешьте, пока не остыло.

Браун придвинул к столу стул и вытянулся за спинкой по стойке «смирно»: хотя прибора было два, сразу стало ясно, как далек он от мысли сесть с капитаном.

– Еще супа, Браун, – сказал Буш. – И вина, пожалуйста.

Тушеная говядина оказалась превосходной даже на вкус человека, привыкшего, что мясо надо жевать.

– Лопни моя селезенка, – объявил Буш. – А тушеного мяса мне можно, сэр? Что-то я с дороги проголодался.

Хорнблауэр задумался. Когда человека лихорадит, ему лучше есть поменьше, но признаков лихорадки он не видел. К тому же, Бушу надо оправляться после потери крови. Все решило голодное выражение на лице лейтенанта,

– Немного вам не повредит, – сказал Хорнблауэр. – Браун, передай мистеру Бушу тарелку.

На «Сатерленде» кормили однообразно, в Росасе – скудно. Теперь они вкусно поели, выпили хорошего вина, обогрелись и даже немного разговорились. Однако ни один не мог преодолеть некую невидимую преграду. Аура могущества, окружающая капитана на линейном корабле, сохранялась и после гибели корабля, мало того, беседе препятствовала та дистанция, которую всегда сохранял Хорнблауэр. А для Брауна первый лейтенант был почти так же недосягаемо высок, как и капитан, в присутствии офицеров он испытывал благоговейный ужас, хотя личина старого слуги помогала преодолеть неловкость. Хорнблауэр доедал сыр. Наступил момент, которого Браун страшился.

– Ну, Браун, – сказал Хорнблауэр, вставая. – Сядь и поешь, пока не остыло.

Семнадцать из своих двадцати восьми лет Браун служил Его Британскому Величеству на Его Величества флоте, и за эти годы пользовался за едой исключительно ножом и пальцами, он ни разу не ел с фарфоровой тарелки, никогда не пил из бокала. Он запаниковал – ему казалось, что офицеры вылупили на него огромные, как плошки, глаза. Он нервно схватил ложку и приступил к незнакомой задаче. Хорнблауэр внезапно увидел его смущение так, словно заглянул внутрь. У Брауна железные мускулы и нервы, которым Хорнблауэр нередко завидовал, в бою он храбр той храбростью, какая Хорнблауэру и не снилась. Он умеет вязать узлы и сплесни, брать рифы, убирать паруса, править, бросать лот и грести – все это много лучше, чем его капитан. Он, не задумываясь, полез бы на мачту ночью, в ревущий шторм, однако при виде ножа и вилки руки его задрожали. Хорнблауэр подумал, что Гиббон смог бы афористично вывести мораль в двух ярких антитезах.

Унижение никому не идет на пользу – Хорнблауэр отлично знал это по себе. Он взял стул, поставил возле носилок, сел лицом к Бушу и постарался вовлечь его в разговор. За спиной ложка скребла по фарфору.

– Переберетесь в постель? – спросил он первое, что пришло в голову.

– Нет, сэр, спасибо, – ответил Буш. – Я уже две недели сплю на носилках. Мне тут удобно сэр, да и больно было бы перебираться, даже если бы… если…

Бушу не хватало слов выразить безусловную решимость не ложиться вместо капитана в единственную кровать.

– Зачем мы едем в Париж, сэр? – спросил он.

– Бог его знает, – отвечал Хорнблауэр. – Думаю, Бони хочет о чем-то нас порасспросить.

Вопроса он ждал и ответ приготовил несколько часов назад: Бушу в его состоянии лучше не знать о предстоящем расстреле.

– Много ему будет проку от наших ответов, – сказал Буш мрачно. – Может, пригласит нас в Тюильри выпить чайку с Марией-Луизой.

– Может, – согласился Хорнблауэр. – А может, решил поучиться у вас навигации. Я слышал, он в математике слабоват.

Буш улыбнулся. Считал он туго, и простейшая задачка из сферической тригонометрии оборачивалась него пыткой. Чутким слухом Хорнблауэр уловил, как скрипнул под Брауном стул – видимо, трапеза продвигалась успешно.

– Налей себе вина, Браун, – сказал Хорнблауэр, не оборачиваясь.

На столе оставалась непочатая бутылка и еще немного в другой. Сейчас можно проверить, как у Брауна с тягой к спиртному. Хорнблауэр упорно не поворачивался к нему лицом и кое-как поддерживал затухающий разговор. Пятью минутами позже стул под Брауном скрипнул более определенно, и Хорнблауэр обернулся.

– Поел, Браун?

– Так точно, сэр. Отличный ужин.

Супница и судок опустели, от хлеба осталась одна горбушка, от сыра – последний ломтик. Однако в бутылке убыло всего на треть – Браун удовольствовался от силы полбутылкой. По тому, что он выпил не больше и не меньше, можно заключить, что он не пьяница.

– Тогда дерни звонок.

Вдалеке зазвенело, потом в двери повернулся ключ, вошел сержант с двумя служанками: женщины принялись убирать со стола, сержант присматривал.

– Надо раздобыть тебе какую-нибудь постель, Браун, – сказал Хорнблауэр.

– Я могу спать на полу, сэр.

– Нет, не можешь.

Молодым офицером Хорнблауэру случалось спать на голых палубных досках, и он помнил, как это неудобно.

– Моему слуге нужна постель, – обратился он к сержанту.

– На полу поспит, – отозвался тот.

– Ничего подобного. Найдите ему постель.

Хорнблауэр к собственному удивлению обнаружил, что бойко объясняется по-французски. Сообразительность помогала максимально использовать небольшой набор выражений, цепкая память хранила все когда-либо слышанные слова – при необходимости они сами оказывались на языке.

Сержант пожал плечами и грубо повернулся спиной.