Джеймс Купер - Морские львы

В американских нравах заметно какое-то однообразие, которого не встречаешь в Старом Свете. Только внимательный наблюдатель отличит американца восточного от американца западного, жителя северного — от южного, жителя прибрежья — от обитателя центра Соединенных Штатов. Однако, несмотря на общий характер американского общества, есть исключение из этого однообразия; в некоторых частях Соединенных Штатов замечаем не только различие, но даже оригинальность нравов и особенности быта.

В то время как соседние графства почти потеряли совершенно свой отличительный характер, Сюффолк, одно из трех графств, протянувшихся через Лонг-Айленд [1] Лонг-Айленд — остров на южном побережье с. — а штата Нью-Йорк, занимает пространство в 2.643 кв. километра. и составляющих самые старинные части Штата Нью-Йорка, нисколько не изменился. Сюффолк остался Сюффолком. Население этого графства происходило от английских пуритан [2] Пуритане — религиозная секта, отличавшаяся своей показной набожностью и фанатизмом. (Прим. ред.) , которые эмигрировали в Америку.

Прибавим, что Сюффолк имел только один приморский порт, хотя его берега имеют гораздо большее протяжение, чем остальная часть Нью-Йоркского штата. Это даже не был порт для общей торговли, так как он оживлялся только китоловными судами, и ловля китов составляла промысел его жителей.

Для китоловного судна необходимо, чтобы на нем был такой же порядок, как в полку или на военном корабле. Этот дух порядка существовал во всех гаванях, где преимущественно останавливались китобойные суда. В 1810 году, время, с которого начинается эта повесть, в Саг-Гарбуре не было ни одного человека, посвятившего себя этому занятию, которого не знали бы не только товарищи по промыслу, но и все окрестные женщины и девушки.

Лонг-Айленд на востоке раздваивается и представляет, так сказать, две оконечности, из которых одна носит название Ойстер-Понда, тогда как другая составляет мыс Монтаук. Между двумя концами вил, которые образует Лонг-Айлендский остров, находится Шельтер-Айленд, остров, лежащий между единственным в графстве Сюффолк портом Саг-Гарбурским и берегом Ойстер-Понда. В начале прошлого столетия было очень трудно найти более глухой округ, чем Ойстер-Понд.

Стоял прекрасный сентябрьский день. Было воскресение. Возле одной из набережных Ойстер-Понда можно было заметить шхуну [3] Шхуна — парусное судно с двумя или тремя мачтами, имеющее косые паруса. , которую спустили очень недавно и оснастка которой еще не была закончена. Работа по случаю праздника была отложена, тем более, что шхуна принадлежала приходскому диакону Пратту, который жил в доме, находившемся в полмиле от берега, и владел несколькими угодьями, от которых получал довольно хороший доход.

Мелочная расчетливость и скупость Пратта были всем известны. Пратт наружно был святоша, но с ним боялись иметь дела. Скаред, эксплоататор, не имевший жалости к своим жертвам, он был недоступен какому-либо благородному порыву и чувству.

Пратт был стар. С ним жила племянница, единственная дочь и сирота его брата Израиля Пратта. Девушка была настолько же бескорыстна, насколько был скуп ее дядя, и часто Пратт упрекал ее за благотворительность или за услужливость по отношению к соседям, называя такое добросердечие расточительностью. Но Мария, казалось, не обращала внимания на замечания своего дяди. Окрестные кумушки поэтому были уверены, что Пратт не оставит своего богатства бедной Марии, но отдаст его церкви. Сюффолк первоначально был заселен эмигрантами из Новой Англии [4] Новая Англия — под этим именем известны шесть северо-восточных приатлантических штатов Северо-Американского союза: Мэн, Нью-Гемпшир, Род-Айленд, Вермонт, Массачусетс и Коннектикут. (Прим. ред) , и в нем остались те же нравы, как и в Коннектикуте. Там небольшие услуги, за которые в других местах ничего не берут, очень тщательно вносятся в счетную книгу.

Самые выражения местного наречия отражают это корыстолюбие. Пробыть несколько месяцев у друга, это, по обычному американскому выражению, не посещение, а найм: считают самым естественным платить другу так же, как в гостинице. Даже было бы очень неблагоразумным остановиться на некоторое время в доме Новой Англии и, если, уезжая, не можешь заплатить за свои расходы, не дать расписки в виде обеспечения. Обычаи дружбы и близких отношений, которые существуют везде между друзьями и родственниками, здесь совершенно не известны. Здесь каждое движение — на вес золота.

Мария не подозревала того, что привычка, скупость и надежда на то, что молодая девушка может вступить в выгодный брак, который когда-нибудь позволит возвратить расходы, заставила Пратта затраченные на ее воспитание, содержание или удовольствие деньги вносить в расходную книгу, которую он вел с особенной точностью. Родственное чувство было ему совершенно чуждо.

К тому времени, с которого начинается эта повесть, тайный счет дяди, приготовленный для его «обожаемой» племянницы, достиг тысячи долларов, фактически израсходованных им на воспитание, содержание и квартиру воспитанницы. Пратт был подло и гнусно скуп, но он был точен: в счете не било ни одной лишней копейки.

В воскресенье Пратт отправился, как обыкновенно, в молельню своего прихода, но вместо того, чтобы оставаться там и выслушать проповедь, которую говорят после полудня, сел в тележку и воротился домой.

Довольно красивый двухэтажный дом был выстроен, по обычаям графства Сюффолк, из дерева, на краю луга и обширного плодового сада, в котором тянулись четыре ряда прекрасного орешника.

Мария стояла на крыльце и, казалось, ждала своего дядю с нетерпением. Пратт передал вожжи негру, который уже не был невольником, но согласился работать за половинное вознаграждение.

— Ну, — сказал Пратт, подходя к своей племяннице, — каково ему теперь?

— Дядюшка, я считаю невозможным, чтобы он выздоровел, и прошу вас послать в порт за доктором Сэджем.

Мария хотела сказать: «к Саг-Гарбурскому порту», в котором жил названный ею и пользовавшийся заслуженной известностью доктор.

Несколько недель назад судно, которое, без сомнения, плыло в Нью-Йорк, высадило на Ойстер-Пондский берег старого и страдающего неизлечимой болезнью матроса.

Этот матрос родился на острове, который назывался Мартас-Виньярдом, виноградником Марты. Покинув остров еще двенадцатилетним юношей, Томас Дагге почти пятьдесят лет не был на родине. Сейчас Томас, чувствуя неизлечимую бэлезнь, возвращался умереть на родину и высадился на Ойстер-Пондском берегу, в ста милях от его родного острова, до которого он еще надеялся доехать.