Эдвард Чупак - Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ

— Пришлось убить кое-кого, — приосанился я. У меня уже тогда были широкие плечи. Я здорово наловчился таскать яйца из буфета — надо было только заднюю стенку поддеть. Пил недосчитывался яиц и начинал ползать по полу, заглядывая под буфет, чем до колик меня веселил. То и дело у него пропадал ломоть овечьего сыра. Сыр он держал завернутым в бумагу и запирал на ключ. Я взломал замок. Пил был уверен, что запер дверцу, но додумайся он повернуть его в замке больше одного раза, моя хитрость раскрылась бы. Впрочем, вертеть попусту ключом в замке он не привык, за что и расплачивался. На яйцах и сыре я и раздался в плечах, а сноровка, с которой были добыты упомянутые припасы, этому только помогла.

— Убить? — переспросил Черный Джон.

Пью, безволосый краб, поглядел, как капитан тянет себя за бороду чуть не к самому полу, и, обезьянничая, потянулся к собственной голове, где сроду ничего не росло — вот болван и ущипнул себя за подбородок. Если бы Черный Джон взял палку и ткнул себя в глаз, Пью сделал бы то же самое.

— Хотел принести камзол вам, — сказал я Черному Джону. — Хорош, не правда ли? Лучше не бывает, капитан. — Последнее слово я добавил так же запросто, как он говорил «парень», обращаясь ко мне.

— Убить, говоришь? — спохватился Пил. У него аж руки затряслись. Я испугался, что он прольет эль прямо на Черного Джона или кого-нибудь из его команды. Мне не хотелось остаться без покровителя, так что я сам взялся наполнить им кружки.

— Да, именно так.

— Знакомый камзол, капитан, — произнес Пил. — Он лежал в сундуке моряка у меня на задворках. Один мой посетитель вдруг ушел в плавание…

— И оставил сундук на суше? — спросил Черный Джон.

— А может, и нет, капитан, — усмехнулся Пил. — Что-то память пошаливает.

— Даже последний олух не пойдет в море без сундука, — произнес капитан.

— Ни один, — поддакнул Пью.

— Что ж, я надену этот камзол, — проговорил Черный Джон и накинул его себе на плечи — точно как я, когда убил соленого бродягу. Камзол сидел на Джоне как влитой.

— Неплохо, — одобрил капитан, — для мальчишки без имени.

Пью повторил каждый его жест.

— Благодари капитана, — велел мне Пил. — Славный мальчуган, — добавил он, как будто ко мне это относилось. — Он оказал тебе большую честь. Великую честь. — Он запнулся и продолжил: — Не припомню, чтобы такое случалось на моей памяти.

Я так и не понял, что Пил хотел сказать и к кому из нас обращался. Впрочем, и сам Пил мог этого не знать. Он никогда не упускал случая подольститься, поскольку это было к его выгоде. Черный Джон, однако, был слишком увлечен камзолом, чтобы обратить внимание на трактирщика. Морской пес сказал, что окажет упомянутую честь и наденет камзол в ночь отплытия, в чем я смогу сам убедиться на пристани, а затем — в знак особого благоволения отломил от своей краюхи хлеба кусок и вручил его мне.

Я уставился на горбушку, которой расщедрился для меня Черный Джон.

— Ты сидишь за одним столом с Черным Джоном! — не выдержал Пил. — Делишь с ним хлеб — притом, как я слышал, самый вкусный в Бристоле!

Пил не солгал: эту краюху я стащил из лучшей бристольской пекарни. Он до того обрадовался, что закончил разговор без убытка для себя, что тут же бросился считать стаканы на столах. Ничто не приносило ему большего удовольствия, чем подведение счетов. Мой же с капитаном разговор был еще не окончен, как и его — со мной.

— Теперь ступай, парень, — сказал Черный Джон. — Мистер Пил, позаботьтесь о нем хорошенько.

— Всенепременно, капитан, — отвечал Пил с многозначительным поклоном.

— И не забудьте дать мальчишке имя.

Я был не слишком доволен подачкой Черного Джона и потому сказал:

— У вас есть корабль. «Линда-Мария». А у меня глаз на красоток. — Тут я подмигнул ему. Решил, что Черному Джону придется по душе, что его кораблем восхищаются. — «Линда-Мария», — повторил я и провел большим пальцем по носу — как-то приметил этот жест у галантерейщика, когда тот обсчитал покупателя. Ну и хитрый же вид был у шельмеца! Черный Джон и бровью не повел.

— Глядите-ка, — воскликнул он, — своего имени не знает, а мой корабль назвал!

Его шайка захохотала надо мной, и Пью — громче всех.

— Зато я знаю, что у вас должна водиться монета-другая серебром, — сказал я. — Отплатить за услугу. Тому парню, который принес вам камзол. Бедняга. Всего-то добра у него что кусок хлеба. Даже имени нет.

— Зато есть длинный язык, — отозвался морской пес и снова дернул себя за бороду.

— Это он по глупости, — сказал Пил Черному Джону, — не в обиду вам. Ни в коем случае, — добавил он, пятясь от капитанского стола. Потом он объявил, что чует запах дыма, хотя никакого дыма в комнате подавно не было. Даже дым оставил беднягу Пила.

— Это всего-навсего сера, — произнес Пью.

Позволь мне напомнить тебе о нем — ты ведь давно уже с ним не плавал. Он всегда был гадким типом, этот Пью. Безволосый, как я говорил, с носом, похожим на клюв. От его ухмылки в дрожь бросало. Руки, как у обезьяны — длинные и хваткие, если вцепятся, так уж не отпустят. Бывало, заснет на палубе, подберет этак их под себя — вылитый краб.

— Запах самый подходящий, — поддакнул еще больший мерзавец по прозвищу Квик. С ним ты не встречался, но сейчас мне не хочется его описывать — уж больно был гнусен. Аж вспомнить тошно.

— Значит, серебро тебе подавай, — сказал мне Черный Джон, проводя пальцем по носу. Подмигивать, правда, не стал. — Я знал торгаша, который так делал, когда кого-то обсчитывал. Квик однажды зашел к нему в лавку.

— В прошлый раз, когда мы бросали здесь якорь, — уточнил Квик. — Хотел поставить заплату на куртку. Тогда я отрубил ему палец, а после перерезал глотку.

— Слышишь, денег мальчишке подавай, — произнес Черный Джон, гладя бороду. — Серебра, — задумчиво повторил он.

— Я же сказал, сэр, — вставил Пил, — аппетит у него отменный. — Взгляд трактирщика бегал по комнате. Он не упускал случая разведать обстановку. Будь в том нужда, он мог бы доложить капитану, сколько пуговиц у того на корсете, раньше, чем Черный Джон его прикончит.

— Ты прав, трактирщик, этого мальчишку простым ремнем не исправишь, — ответил морской пес.

— Так точно, капитан. Ремня для него маловато. — Пил замешкался, прервал подсчеты и зачем-то полез рукой в карман передника.

— На море, наверное, не меньше занятного, чем на суше. Я бы не отказался поплавать на «Линде-Марии», сэр, — сказал я Черному Джону и ударил себя в грудь — довольно крепкую для своих лет. Если моим плечам помогли вырасти яйца и сыр, то грудь укрепила овсянка, которую я подъедал с тарелок прежде, чем Пил успевал собрать ее в другой котел. Едва ли Черный Джон и его команда встречали торгаша, который бил себя в грудь. — Я много чего умею. Буду рад вам служить, сэр. Куда бы нас ни занесло. В бурю и крепкий ветер и даже, если в том будет нужда, при ясной погоде. Привередничать не стану.