Виктор Устьянцев - Только один рейс

— Я и его скинула. Зачем он один-то?

Тут к ним подбежал муж этой самой не вовремя вздумавшей рожать гидрологини — Карцов его знал и сейчас, напрягая память, старался, но никак не мог вспомнить фамилию.

— Вот спасибо! А я уж думал, что не успеете. А тут еще погода испортилась. Пойдемте быстрее, она там очень мучается. — Он говорил быстро, захлебываясь, и суетился без всякого толку.

— Погоди-ка. — Карцов взял его за рукав модной нейлоновой куртки. («И как только они ухитряются доставать такие?») — Видишь, туфли вот мы утопили, пока до берега добирались. Не босиком же ей идти?

Вахрамеев — наконец-то Карцов вспомнил его фамилию — сел, быстро стащил с себя сапоги и протянул докторше:

— Вот, наденьте, а я и в носках добегу, тут недалеко.

Сапоги были, наверное, сорок третьего размера, а то и еще больше. На тоненьких ножках докторши они хлябали, громко бухали каблуками о камень. А Вахрамеев нетерпеливо приплясывал возле докторши и все тараторил:

— Первенец у нас, по срокам вроде бы еще неделю она должна была ходить, я завтра собирался везти ее в больницу. А вот поторопилась! Доктор, попробуйте скорее идти, а то она там очень мучается и плачет. Вдруг не успеем?

— Схватки частые? — озабоченно спросила докторша, стараясь поспеть за Вахрамеевым.

— Очень!

— Через сколько минут?

— Минут? — Вахрамеев остановился как вкопанный и растерянно уставился на докторшу. — Я не замерял. Извините, как-то не догадался.

— Ну, а хотя бы воды накипятить вы догадались?

Вахрамеев ничего не ответил, сорвался с места и крупной рысью помчался вперед.

— До чего же беспомощный народ эти мужчины! — вздохнула докторша.

— Это верно, — согласился Карцов. Коснись такое дело лично его, он тоже не сообразил бы.

Вахрамеев возбужденно ходил по комнате, ерошил и без того всклокоченные волосы, то и дело цеплялся за что-нибудь — то за стол, то за табуретку — и тут же испуганно вздрагивал, на несколько секунд замирал на месте, потом опять начинал бегать из угла в угол. Вслед за ним по стене и потолку металась его длинная изломанная тень: уже стемнело, зажгли настольную лампу возле кровати, на которой сейчас лежал раздетый донага Карцов.

— Да перестань ты мотаться! Сядь! — прикрикнул на Вахрамеева бородатый метеоролог, растиравший Карцова.

Вахрамеев сел, но тут же вскочил, подбежал к двери, ведущей в соседнюю комнату, прислушался. Бородатый перестал растирать Карцова, тоже прислушался. Но в соседней комнате было тихо. Вахрамеев на цыпочках отошел от двери и опять заходил из угла в угол — теперь более осторожно, изредка останавливаясь и вытягивая шею. При этом уши у него шевелились, как у собаки, почуявшей след.

— Ну, пожалуй, хватит, — сказал бородатый, проводя жесткой ладонью по груди Карцова. — А то и я совсем упарился, да и вы, наверное, устали.

Все тело Карцова горело, и это было приятно. Бородатый намял его крепко, и сейчас не хотелось двигаться. Хорошо было вот так неподвижно лежать и прислушиваться к тому, как по тебе растекается тепло и наступает какая-то спокойная умиротворенность. Но бородатый сказал:

— Вот белье, одевайтесь.

Белье было байковое, мягкое и теплое, но тесноватое. Кальсоны еще ничего, а рубаха совсем узкая, особенно в плечах. Карцов боялся пошевельнуться — как бы не лопнула.

— А теперь внутрь. Для профилактики. — Бородатый достал из тумбочки бутылку спирта, налил полстакана. — Вам в какой пропорции развести?

— Зачем же добро портить? Давай неразведенный. — Карцов взял стакан и выпил спирт. Это не всякий может, но хитрости тут тоже большой нет — все дело в дыхании. Зато и берет сразу крепко, и потом стоит только выпить воды, как опять пьянеешь.

— А я вот еще не научился. — Бородатый налил себе, развел пополам водой, выпил одним залпом и крякнул. — Однако, наверное, научусь.

Взял с тарелки щепоть капусты, прожевал и обратился к Вахрамееву:

— Может, и ты, молодой папуля, приобщишься?

— А, что ты понимаешь! — отмахнулся Вахрамеев п, щелкнув выключателем, для чего-то зажег верхний свет.

Теперь Карцов мог разглядеть их жилище как следует. Дом рубленый, теплый, хотя изнутри стены и не оштукатурены. На бревнах то ли паяльником, то ли еще чем выжжены разные фигурки. Вот эта похожа на кошку, там скелет рыбы, а на другой стене что-то абстрактное. Додумаются же! А ведь красиво! И главное — просто. Ни красок, ни холста — ничего не надо, а уют создает.

Ага, вот и красками есть. Откуда же этот вид? Ну да, как раз с южной оконечности, куда они сегодня подходили. Сопки на том берегу точно так и расположены. Вон и мыс вдалеке виден. Только вот море подкачало, оно почему-то смахивает больше на капустный салат, что подают в военторговской столовой.

— Нравится? — спросил бородатый.

И хотя Карцову море не понравилось, он сказал:

— Очень даже похоже.

Бородатый удовлетворенно хмыкнул:

— Стараемся.

Должно быть, и бороду он отпустил для того, чтобы походить на художника. Говорят, все они бороды носят. Впрочем, теперь борода вообще в моде, даже пацаны, у которых три волосинки в шесть рядов растут, и те отпускают. Оттого и похожи они на молодых козлят, ножки тоже тоненькие в узких-то брючках.

— Учились где этому? — спросил Карцов.

— Нет, от безделья балуюсь. И по необходимости. Надо же чем-то украсить наш вигвам.

Карцов не знал, что означает это последнее слово, но догадался, что в переводе с какого-то языка это и есть дом, и согласно кивнул. Хотел еще спросить, не скучно ли им тут троим-то жить, но не успел: из соседней комнаты вышла докторша.

Карцов натянул на себя одеяло, а Вахрамеев бросился к докторше:

— Как она там?

— Все идет нормально. Часа через два разродится. Пойдите, посидите с ней.

Вахрамеев скользнул за дверь, а докторша устало опустилась на стул и спросила Карцова:

— Как вы себя чувствуете? Простите, не успела узнать ваше имя и отчество.

— Иван Степанович.

— Отогрелись, Иван Степанович?

— Не беспокойтесь, все в норме. Растерлись тут и внутрь малость приняли.

— Ну-ка налейте и мне, — обратилась она к бородатому.

— Козюлин. — Тот приподнялся и поклонился. — Тимофей, а по батюшке — Сергеевич.

— Любомирова. — Докторша протянула руку. — Таня.

Но тут же спохватилась и добавила:

— Татьяна Васильевна.

— Очень приятно.

Козюлин еще раз поклонился, взял бутылку и стал разводить спирт. Получится почти полный стакан.

— Что вы! — испугалась Таня. — Мне два глотка, не больше.

— А я полагал, что все врачи к спирту приучены, — сказал Козюлин, отливая из стакана. Он оставил ровно половину и протянул Тане стакан: — Прошу!

— Нет, это тоже много.

— А вы пейте, — сказал Карцов.