Виктор Устьянцев - Синий ветер

В общем-то, он был прав, надо было взять с собой начальника караула или разводящего. Пришлось повернуть обратно.

— Теперь куда? — спросил шофер.

— Давай в кинотеатр.

На строительстве кинотеатра работала вторая смена. Заканчивали штукатурку подсобных помещений, маляры красили зрительный зал и фойе.

— Сколько вы сегодня должны покрасить? — спросил Щедров у бригадира.

— Это как получится.

— А наряд у вас есть?

— У меня нет. Он у нормировщика.

— Должен быть у вас.

— Так не дают же! Говорят, помнешь, испачкаешь, а это документ.

— А как же вы даете малярам задание? Они у вас соревнуются?

— У нас аккорд на всю бригаду. На семь человек.

«А ведь Борисов, пожалуй, прав, — подумал Щедров. — Какое же это соревнование?» Вспомнив о Борисове, полковник опять помрачнел. Но он умел быть справедливым и, подавив раздражение, опять заговорил с бригадиром:

— Сколько же вы сегодня прокрасили?

— А вот эту стену да два простенка.

— Что так мало?

— Полсмены загорали, олифы не было. Пока выписывал наряд да ходил на склад — ужин подоспел. Вот оно и набежало полсмены.

— А где прораб?

— Я его сегодня и не видел. Да что мы, без него не справимся? Человеку надо же когда-то отдыхать. Мы в три смены работаем, а он один на всех.

В кинобудке прямо на полу спали двое солдат. Разбудив их, Щедров спросил:

— Почему не работаете?

— А нечего работать, товарищ полковник, — ответил тот, что был повыше и, должно быть, побойчее. — Цемента нет. Одну машину привезли, а за другой только еще поехали.

«Вот тебе и сетевой график! — с горечью думал Щедров, спускаясь в вестибюль. — Конечно, внедрять научную организацию труда надо, но нельзя это делать без соответствующей подготовки, иначе самую научную идею можно скомпрометировать». Собственно, они готовились к переходу на сетевой график лишь со следующего квартала, но пришло указание переходить немедленно.

Щедров работал в строительстве двадцать один год, и на его памяти было много всевозможных организационных поветрий. И вот впервые за эти годы стали всерьез задумываться над тем, что и как мы делаем, налаживать строительную индустрию и научную организацию труда. Только налаживать. А ее приняли как очередную организационную моду. Но ведь даже мода на мини-юбки не может быть принята всеми. Если у женщины кривые или толстые ноги, она благоразумно воздержится от того, чтобы напялить коротенькую юбочку. А тут такая стройка. И нет собственной производственной базы. Хотя строительство ее запланировано, но средств отпускается мало, на этот год выделили всего триста тысяч. Такими темпами и за десять лет не построить, а денег вложено уже около полутора миллионов, и все они благополучно заморожены…

Когда он сел в машину, была уже половина второго. Щедров поехал домой, но по дороге встретил Борисова. Олег только что проводил Веру и тоже возвращался домой. Щедров, вспомнив, что так и не побывал на плавсредствах, приказал шоферу остановиться и окликнул Борисова.

На этот раз они беспрепятственно подъехали к причалу. Часового не было видно, и Борисов забеспокоился. Он заглянул в балок, но солдата и там не оказалось.

— Вот вам и служба, — сказал Щедров. — Небось ушел с поста и греется где-нибудь в поселке.

— Не должен бы уйти. Сейчас стоит Терентьев, а он парень дисциплинированный.

— Да вон он, под катером возится, — сказал шофер.

Между кильблоками, на которых стоял катер, действительно маячила какая-то фигура.

— Часовой! — окликнул Олег, но ему не ответили.

«Что он там возится?» — подумал Борисов и направился к катеру. Теперь он ясно различал фигуру часового, тот что-то передвигал под катером, слышалось его сопение.

— Терентьев! — снова окликнул Олег. В ответ послышалось рычание, и в то же мгновение сверху, из ходовой рубки, донесся голос Терентьева:

— Товариса капитана, беги! Миска ходит!

Но было уже поздно.

Медведь встал на задние лапы, он был выше Олега, его крупное туловище придавило Борисова к днищу катера. Олег пытался вывернуться, ему это почти удалось, но медведь в самый последний момент успел схватить его за плечо и повалил в снег. Олег втянул голову в плечи и отбивался руками и ногами, но медведь был сильнее.

— Карабин, карабин бросай! — кричал Щедров часовому.

Олег не видел, как часовой бросил сверху карабин, как Щедров, подойдя вплотную, долго не мог изловчиться и выстрелить так, чтобы не задеть Борисова. Но вот где-то над самым ухом прогремел выстрел, и медведь сразу обмяк, всей своей тушей навалился на Олега и вдавил его в снег.

Потом Щедров, шофер и подоспевший часовой никак не могли вытащить Олега из-под этой туши. В лицо Олегу ударила теплая липкая струя, он сразу догадался, что это кровь, однако не мог понять, медвежья это кровь или его собственная. Наконец его осторожно подняли и понесли к машине. Часовой всю дорогу тараторил:

— Миска вона какой больсой, сердить не надо. Я прятался. Он хотел опять в океан, товариса капитана месал. Миска сердить не надо…

— Струсил ты, братец, так и скажи, — заметил шофер.

— Струсил, — согласился Терентьев.

Медведь сломал Олегу два ребра, вывернул руку и ободрал плечо. К счастью, погода была летная, хирург санитарной авиации быстро сделал все, что нужно, и Олега оставили в санчасти военно-строительного отряда под наблюдением отрядного врача. Санчасть была маленькой, в единственной палате стояли четыре койки, и все они оказались занятыми. Олегу поставили койку в перевязочной, при нем почти неотлучно находился фельдшер ефрейтор Козлов.

Почему-то сильнее всего болело плечо, хотя медведь только содрал с него кожу. Стоило Олегу повернуть голову или хотя бы пошевелить пальцами, как все плечо пронзала острая режущая боль.

— Вы-то еще легко отделались, — утешал Козлов. — А в прошлом году рядовому Сумину медведь ухо откусил. Такой был красивый парень этот Сумин, а без уха вся симметрия нарушилась, и красоты как не бывало. Между прочим, невеста Сумина вышла замуж за другого. Я считаю, что с ее стороны это было довольно подло.

Олег согласился с таким выводом. Это было явной оплошностью с его стороны, потому что Козлов, пустившись в рассуждения, беспрерывно в течение двух суток в довольно популярной форме излагал последние взгляды на вечно жгучую и неразрешимую проблему, причем делал это с горечью, подтверждавшей не столько его начитанность, сколь легкую уязвимость его души, истерзанной сомнениями в верности сельской фельдшерицы Ксении Фарфоровой.

— Потому что у Ксанки отношение к жизни какое? Ей бы только повеселиться, а серьезные вещи ее мало волнуют. Она, например, в газетах только заметки из зала суда и еще про погоду читает.