Джон Дрейк - Одиссея капитана Сильвера

— Пять узлов, четверть часа, курс норд-норд-вест… — Сильвер воткнул очередной колышек в соответствующее отверстие и глянул на капитана. — Цель этого прибора — в течение всей вахты регистрировать курс и скорость судна.

— Верно. А в конце вахты?

— В конце вахты вахтенный офицер — Сильвер повернул голову в сторону первого помощника и отдал честь, — заносит данные о скорости и курсе в таблицу. — Тут Сильвер поджал губы. — А дальше я не силен, сэр.

— Ничего, научим, — успокоил Ингленд. — Но сначала полуденные склянки…

Рында, небольшой колокол, висящий в своем особом «храме» на полубаке, [30] Полубак — надстройка над верхней палубой, в носу судна. издал четыре пары ударов, возвещая конец предполуденной вахты.

— Восемь склянок! Смена вахты! — заорал боцман. Застучали по палубе босые пятки, вахта правого борта сменила вахту левого, которой пришло время отдыхать. Таков порядок военного флота, и капитан Ингленд не желал иного. Тут же на мостике появился ординарец капитана с большим деревянным футляром треугольной формы. Он открыл коробку перед Инглендом.

— Сэр! — почтительно обратил на себя внимание ординарец, и Ингленд вынул из футляра сложный инструмент, конструкцию из эбенового дерева с латунными шкалами и сложной оптикой, снабженную даже крохотным телеекопчиком и всякими винтиками да барашками.

— Всем известно; Долговязый Джон, что эта штука называется квадрант, но далеко не все умеют им пользоваться. Сейчас мы с тобой начнем знакомство с этим в высшей степени полезным изобретением, а последующие уроки преподаст тебе второй помощник.

Ингленд кивнул второму помощнику, тоже державшему в руках квадрант. Вынул свой квадрант и первый помощник капитана.

— Полдень, — сказал Ингленд. — Начало судового дня, и мы сейчас… Что с тобой, парень?

Сильвер не отрывал взгляда от квадранта. И взгляд этот обеспокоил капитана. Предмет этот почему-то поверг Долговязого Джона в ужас. Видел он, разумеется, как судоводители пользуются таким инструментом, но самому прикасаться к этой походной обсерватории не приходилось. Сложность прибора буквально подавляла и вызывала панику. Есть люди, боящиеся высоты или темноты. Некоторые безосновательно трусят при виде пауков или мышей. Иные не переносят замкнутого пространства или, напротив безграничного. Долговязый Джон увидел себя на краю бездны абстрактного знания, отличного от конкретики бытия, от того, что можно потрогать, погладить или взять в руку.

— Нет, сэр, ничего. Я внимательно смотрю и слушаю. — Трусом Долговязого Джона не назовешь ни в каком смысле. Он заставил себя взять квадрант в руки, вслушивался в пояснения, послушно заглядывал, куда положено, крутил, что велено, и даже задавал вопросы.

Но все потуги были напрасными. Он так и не смог подавить в себе беспокойство. И оно перерастало в страх — Долговязый Джон боялся выказать себя неспособными опозориться перед капитаном и командой.

Позже, в капитанской каюте, когда Ингленд принялся объяснять* ему, что такое широта и долгота, как судно находит путь под куполом небесным, смятение Сильвера лишь возросло. Он вовсю пытался собрать силы, вникнуть в эти пеленги, градусы, минуты, но — никак. Голова его пухла, перегревалась, горящий обруч сжимал лоб, виски, затылок, из глаз текли слезы. А когда Ингленд, вооружившись элегантным латунным циркулем-делителем с воронеными стальными иголочками, начал объяснять счисление пути, «мертвое счисление», Долговязый Джон закачался и чуть было не рухнул замертво. Уронивший циркуль капитан едва успел подправить траекторию падения незадачливого ученика, ловко усадив его в кресло.

— Что ты, что ты, Джон? Малярия, дери ее нелегкая?

— Нет, сэр. Не могу. Не потяну я. Что угодно… За юлотом нырять… В атаку на абордаж… Что угодно…

— Погоди, погоди, не понимаю. — Капитан озадачился даже больше, чем сам осознавал. У него не было ни семьи, ни детей, а тянуло кому-то передать свой опыт, вырастить смену, что ли… Казалось, лучшего кандидата, чем этот Долговязый Джон, и не найти…

— Не могу, сэр. Ничего я в этих таблицах не понимаю.

У капитана отлегло от сердца.

— Ну, ерунда. Так каждый поначалу думает, не ты первый. Упорство и настойчивость, и все одолеешь.

И они продолжили занятия. Упорства им обоим не занимать. Они бились не одну неделю, и иногда Джону даже казалось, что он вот-вот начнет усваивать… Но на деле его обучение походило на потуги бесталанного, лишенного слуха музыканта, который пытался воспроизвести всем известную мелодию и плюхал в уши слушателей ноту за нотой, видя на лицах окружающих плохо скрываемую досаду.

— Не понимаю! — поражался капитан. — Я своими глазами видел, как ты с точностью до пенни просчитал в уме стоимость груза. Ты можешь осилить абстрактные цифры. А эту штуковину из дерева и стекла — никак.

— Груз я вижу, могу потрогать. А это же… — Сильвер в отчаянии уставился на инструмент. — Это черная магия!

Ингленд вздохнул.

— Значит, никак?

— Никак. Лучше и не пытаться.

— Ладно, быть по сему. Офицера я из тебя все равно сделаю, шлюпочного, там… оружейного, дисциплинарного… Что-нибудь придумаю. Ты способен вести людей за собой, а это главное. Но людей вести — одно дело, а кораблем управлять — совсем другое. Джентльмен и навигатор… Да, боюсь, тебе этого не достичь.

Флинта насторожила непривычная тишина, воцарившаяся на пушечной палубе. Да еще в обеденное время… Это молчание команды могло означать лишь злостное неповиновение, граничащее с бунтом. Флинт ощутил возбуждение охотника, подкрадывающегося к ничего не подозревающей добыче. Ему доставляло удовольствие эту добычу терзать. Он бесшумно спустился по трапу и увидел всех этих идиотов, глазеющих на Бена Ганна, Вот они, кретины, разинувшие слюнявые пасти, с которых капает грог…

Блаженное мгновение! Сейчас захлопнется капкан — одно лишь его словечко заставит этих тараканов выпрыгнуть из своих панцирей. Чтобы не испортить удовольствия, лейтенант зажал клюв попугая. Интересно, чем привлек их внимание этот недоносок Бен Ганн. Чуток терпения, и он узнает. Флинта мучило любопытство, ему страсть как хотелось выяснить, что же собирается сообщить этот идиот Бен Ганн… Но Флинта понесло, и он не смог сдержать своего начальственного негодования.

— Эт-то что такое! — услышал он собственный свирепый рык. — Что затеяли? Что замышляете?

Браные мореходы ощутили себя беззащитными курицами перед клыкастой волчьей пастью. Демоны ада вонзили пылающие когти ужаса в матросские сердца. Флинт, сияющий и безукоризненный, гладкий и подтянутый, с попугаем на плече, стоял, грозно уперев руки в бока. Но от реакции моряков он пришел в такой восторг, что разразился гомерическим хохотом. Попугай заквохтал и захлопал крыльями, пытаясь удержаться на плече развеселившегося хозяина.