Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания

Минуло три дня. Никаких изменений не произошло. Суда в море еще не выпускали. Печально стояла «Астра» с задраенными трюмами, готовая к выходу. Погрузка на «Тифлисе» шла медленно.

Дни стояли жаркие и безветренные. Солнце палило, как в тропиках, воздух был неподвижен. Грузчики работали лениво, обливаясь потом, и без конца вылезали из трюма пить воду. Какое-то странное оцепенение охватило и экипаж «Тифлиса». Матросы слонялись, как сонные мухи, и, хотя Микешин по-прежнему каждый вечер составлял план заданий на следующий день, работа шла вяло.

— Прямо не знаю, что и делать, Игорь Петрович, — жаловался боцман. — Так здорово выгружали, а тут вроде подменили ребят. Никак дело не двигается вперед. Вот мачты не можем докрасить. Где это видано? Три дня…

Но Микешин и сам изнывал от этой липкой жары и отсутствия обычного живого темпа погрузки. «Выкупаться бы! Поплавать бы в прохладной водичке», — мечтал он.

Его мысли как будто угадал Чумаков:

— Давайте сделаем экскурсию на озеро. Здесь недалеко трамваем. Заберем ребят, ужин. Покупаемся. Что вы скажете? Тем более что завтра воскресенье.

— Замечательно, Константин Илларионович, — обрадовался Микешин. — Вы гений! Как я раньше до этого не додумался?

Предложение Чумакова команда встретила с энтузиазмом.

Микешин спал плохо. Он проснулся в пять часов утра, отдернул шторку и выглянул в иллюминатор. Над портом висела дымка. Солнце уже встало. Пока еще не чувствовалось жары, но день обещал быть отличным.

Игорь соскочил с койки, сунул голову в раковину умывальника, пустил воду. Прохладная вода словно смыла остатки сна. Сделал несколько гимнастических движений и почувствовал себя совсем бодро.

Затрещал телефон. Игорь снял трубку и услышал хриплый голос Дрозда:

— Немедленно зайдите ко мне.

Микешин хотел попросить пять минут на одевание, но телефон щелкнул, — капитан повесил трубку. Игорь торопливо натянул на себя костюм и, не повязывая галстука, пошел к капитану.

К своему удивлению, он застал там Чумакова и Курсака. Дрозд в пижаме стоял у радиоприемника. Из динамика неслись истерические выкрики на немецком языке. У всех на лицах была растерянность. Чумаков сидел бледный, с крепко сжатыми челюстями, смотря в одну точку перед собой. У Курсака прыгало левое веко: это с ним бывало всегда в минуты сильного волнения или раздражения. Дрозд держал в руке зубную щетку, так и забыв положить ее.

— Что случилось? Не едем на озеро? — спросил Микешин, чувствуя, как весь он наполняется отвратительным холодом. Он боялся услышать ответ «не едем», потому что вслед за этим должно было случиться что-то страшное.

Дрозд строго сказал:

— Какое там озеро! Война, Игорь Петрович. Сегодня немцы бомбили наши города. Вот сейчас говорит этот чубатый маньяк. Он грозится уничтожить Советскую Армию в три месяца и рассчитаться с коммунистами. Ну, нам некогда его слушать. Более ясного он ничего не скажет.

Капитан с ожесточением повернул рукоятку приемника. В каюте стало тихо.

У Микешина в ушах стояли слова: «бомбили наши города». Наверное, Ленинград тоже. Там Женя, Юрка, мама!

Капитан снова заговорил. Голос его звучал спокойно:

— Как быть с вами, Константин Илларионович? Ваше положение хуже, чем у всех нас.

Чумаков невесело усмехнулся:

— Думаю, что они прекрасно осведомлены о нашей структуре и давно, знают, что такое «первый помощник».

— Ничего. Вы станете «дублером старшего механика». Теперь надо, если успеем, собрать команду, объявить ей обо всем происшедшем. Чтобы все действия были организованны. Иначе можно погубить весь экипаж. Иван Федорович, идите в машину… — капитан не успел закончить фразу. В каюту без стука ворвался вахтенный с перекошенным лицом и закричал:

— Виталий Дмитриевич! Фашисты заняли машинное отделение, выгнали оттуда вахтенных, по всему судну поставили военных матросов и никому не дают уходить с борта. Что еще за номера? — Губы у матроса тряслись. Видно, он крупно поговорил с немецкими матросами.

Курсак рванулся с кресла. Капитан остановил его:

— Война, Александров. Сейчас Игорь Петрович придет и все расскажет. Скажи ребятам, чтобы оделись почище.

Матрос, испуганно посмотрев на капитана, убежал. Дрозд оглядел присутствующих:

— Опоздали… В машину теперь не попадешь. Игорь Петрович и Константин Илларионович, идите к команде. Постарайтесь объяснить все. Я сейчас оденусь и спущусь.

Из капитанской каюты вышли молча. Да и что тут скажешь, когда над всеми нависло это черное, страшное слово — «война».

Оторванные от родины, которая подверглась смертельной опасности, безоружные, лишенные возможности защищаться, люди сразу осознали весь трагизм своего положения. Они очутились в лапах сильного и безжалостного врага.

Это был коварный план, скрывавшийся за такими недавними улыбками, рукопожатиями, уверениями в добрососедских отношениях. За два дня до того, как Гитлер начал войну, в немецкие порты пришли советские торговые суда.

Пришли и на родину больше не вернулись.

Микешин и Чумаков прошли в столовую. Там собралась почти вся команда. Люди, одетые в выходные костюмы, сидели молча и ждали. Увидя Микешина и замполита, несколько человек бросились им навстречу:

— Константин Илларионович, неужели война? А как же с нами? Что будет? Вот сволочи…

— Эх, если бы быть в Ленинграде, со всеми вместе…

— Война, ребята. Сейчас трудно сказать, что с нами будет, какое решение примут гитлеровцы. Но мы живы пока, а живой человек может много сделать. Я не думаю, чтобы немцы нас уничтожили. Все-таки мы находимся под защитой международного закона.

Чумаков говорил спокойно и ласково. Так говорят, утешая людей в большом горе. В столовую вошел Дрозд. Впервые за два года совместного плавания Микешин увидел капитана в форме. На нем были синий костюм с блестящими нашивками и новая фуражка. На груди орден Красного Знамени.

«Оказывается, у него есть орден; Дрозд ничего об этом не говорил», — подумал Микешин, с удивлением и уважением глядя на капитана.

Дрозд выглядел совсем другим: он выпрямился, плечи у него расправились. Спокойное величие читалось в его лице, в пристальных небольших черных глазах.

Теперь это был не просто капитан теплохода «Тифлис» Дрозд, а представитель огромной страны, гордящийся тем, что он ее представляет. Первый удар врага на этом маленьком кусочке советской земли принимал он.

Дрозд сел, и его сразу, так же как и Чумакова, забросали вопросами. В открытую дверь за притихшей командой с интересом наблюдал немецкий матрос-автоматчик.

— Что делать-то будем, Виталий Дмитриевич? — спросил боцман так, словно ожидал от капитана обычных распоряжений по судну. От этого, такого обыденного, вопроса губы Дрозда чуть тронула улыбка, но тотчас же исчезла.