Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания

Дрозд молчал. Он гладил горячую трубку и молчал. Виталий Дмитриевич понял, что это конец, что пора уходить из жизни. Ему нужна была одна минута для того, чтобы собрать все свое мужество и ответить:

— Нет, господин Лангехорст, ваше предложение мне не подходит. Я всегда был порядочным человеком и, мне кажется, хорошим коммунистом. Нет, не подходит. Тем более что на некоторые ваши вопросы: о явках, о людях — я все равно не смог бы ответить, так как не знаю их.

— Мне очень жаль, господин Дрозд, что вы так легкомысленно относитесь к жизни. Она не возвращается. Прощайте. Мы больше не увидимся.

Все это Лангехорст сказал так же спокойно и доброжелательно, как и раньше. Он встал и нажал одну из разноцветных кнопок, расположенных на столе.

— Жизнь не возвращается, — задумчиво проговорил Виталий Дмитриевич. — Вы правы.

Вошел охранник в черном.

— Передайте арестованного Кёртингу, — коротко приказал полковник, и Дрозда вывели в коридор.

Теперь его вели все время вниз. Судя по большому количеству ступенек, которые они прошли, это было подвальное помещение. Лампочки здесь светили тусклым желтым светом, на стенах виднелись пятна от сырости, воздух был спертым и тяжелым. Наконец охранник ввел его в квадратную пустую комнату. Бетонный пол, бетонные стены, в углу маленький стол с телефоном, стул и низкая дверь в другое помещение. Виталий Дмитриевич вздрогнул. «Застенок», — мелькнуло у него.

В комнату вошел человек в зеленых галифе, блестящих сапогах, белой с засученными рукавами рубашке и смятой, сдвинутой набекрень фуражке. Он взглянул на капитана подпухшими тупыми глазами и показал пальцем на маленькую дверь.

— Пошли! — буркнул он и подтолкнул капитана.

Дрозд наклонил голову, как будто боялся задеть потолок, и двинулся к двери…

Сознание не вернулось к Виталию Дмитриевичу, когда его на носилках вынесли из «лаборатории Кёртинга». При допросе ему отбили все внутренности. Кёртинг знал, что капитан должен умереть, и не стеснялся. Но трудился он напрасно: Дрозд ничего не сказал.

Тюремный врач бегло осмотрел капитана и махнул рукой:

— Больше его допрашивать не придется..

Дрозд уходил в свой «последний рейс» с истерзанным телом, но с несломленной, мужественной душой. Уходил таким, каким его знали и на родине, и в Австралии, и в Англии, и на островах Тихого океана, — непреклонным и честным Лонг Билли…

Гестаповцы, видимо решив, что замученный Дрозд являет собой достаточно «поучительную» картину, бросили его в камеру к Бойко. Но едва захлопнулась дверь, Виталий Дмитриевич приподнял голову, огляделся и прохрипел:

— Вы, Федор Трофимович?.. Держитесь… не сдавайтесь…

Через несколько дней доктора Бойко и остальных, арестованных гестапо, привезли обратно в лагерь. Не было среди них только Виталия Дмитриевича. Прибывших встретили шумно и радостно, но, когда увидели, что капитана «Тифлиса» нет, помрачнели.

Микешин посоветовался с Горностаевым и пошел в комендатуру к переводчику.

— Почему нет капитана? — спросил он.

— Мне это неизвестно. Тайная полиция не сообщает о своих действиях, — опустил глаза переводчик. — Но вы не беспокойтесь, он, наверное, скоро прибудет.

— Передайте в гестапо, что мы никуда не поедем, пока не возвратится капитан Дрозд.

Переводчик испуганно подскочил на стуле.

— Не делайте глупостей. Будут только одни неприятности. Приедет ваш капитан.

— Я предупредил, — с ненавистью проговорил Микешин и вышел.

В бараках слушали рассказы побывавших в гестапо. Программу для них всех устроили одинаковую: запугивали, называли шпионами, требовали сознаться в несуществующих преступлениях. Говорили о скорой победе Германии. Провели всего по одному допросу. Было очевидно, что гестаповцам нужен кто-то другой. Моряки держались стойко, ни с чем не согласились, ничего не подписали.

Только доктор отмалчивался, испуганно озирался по сторонам и нервно дергал себя за длинные белые пальцы, издававшие, неприятный хруст. Ночью он лежал с открытыми глазами, скрипел зубами и тихо шептал: «Боже мой, какой ужас». К нему подошел Чумаков и сел рядом с койкой:

— Что, Федор Трофимович, тяжело пришлось?

Доктор не ответил. Чумаков взял его за руку:

— Да ты не бойся, говори: легче будет.

Бойко повернулся и чуть слышно пробормотал:

— Нельзя говорить. Предупредили. Иначе расстреляют.

Чумаков усмехнулся:

— Кроме меня, никто не услышит. Говори.

— Это какой-то ужас! — возбужденно зашептал, наконец решившись, Бойко. — Константин Илларионович, понимаете, они меня уверяли, что я засланный из Союза шпион и диверсант. Даже фотокарточку мою принесли, снятую где-то на улице. Значит, следили давно. Я клялся, что никакой я не шпион, а просто судовой врач, а они свое. И показали мне альбом с фотографиями. Без глаз, без ногтей, изуродованные. Ужас! Сказали, что так поступают со всеми шпионами и агентами… Боже мой! Не могу вспоминать, не могу… Виталия Дмитриевича как избили…

— Жив он? — встрепенулся Чумаков.

— Был жив…

Доктор хрустнул суставами и всхлипнул.

Чумаков сжал его руку:

— Успокойтесь, Федор Трофимович. Это все уже прошло. Скоро поедем домой. Успокойтесь.

Бойко затих.

— А что требовали? — спросил Чумаков.

— Требовали? — истерически зашептал доктор. — Чтобы я им сообщил все, что знаю, и про всех. А я что? Я ничего не знаю. Я беспартийный. Верно? Всегда был беспартийным. Пошел в первый рейс. Что я могу знать? Всего три дня на судне. А они все свое: шпион. Наконец сказали, что если я что узнаю, то должен сообщить. Пришлось пообещать. Вот и отпустили.

Чумаков выпустил руку доктора.

— Пообещал… — разочарованно проговорил он.

— А что же мне оставалось делать? Что? Ну скажите! Но я ничего не подписал. И вообще ничего им не скажу. Я ничего не знаю. Я беспартийный. Пусть спрашивают у других. Верно? Я вам все честно рассказал, Константин Илларионович. Вы меня уж поддержите дома! Хорошо? Все честно…

— Успокойтесь и не бойтесь ничего. Все будет хорошо. Вы ведь действительно ничего не знаете. Три дня на судне — это очень малый срок, — уже проникновенно и убеждающе говорил замполит. — Ничего не знаете.

Это было почти внушением. Скоро доктор забылся в неспокойном сне. А Чумаков сидел в темноте, в тяжелом раздумье. Он верил, что Бойко рассказал ему все, ничего не утаил, но какие еще испытания суждены им?..

Вернется ли Виталий Дмитриевич?

…О смерти Дрозда моряки узнали много позднее.

Поезд громыхал по рельсам. Он шел медленно, часто останавливался, пропуская военные составы. Моряки сидели на деревянных неудобных сиденьях пригородных вагонов. Некоторые лежали на чемоданах, тесно прижавшись друг к другу, и спали. Синий свет лампочек делал их похожими на мертвецов. У дверей сидели вооруженные солдаты и молча курили травянистые сигареты «Рекорд».