Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания

Вартенбург дождался своей очереди. Война уже сжимала ему горло.

От мирного покуривания глиняных трубок, от доморощенных стратегических концепций, от слушания по вечерам рассказов раненых пришлось бюргерам перейти к тушению пожаров и разборке развалин, под которыми находились трупы их близких.

Вартенбуржцы растерялись. На улицах они жались к стенкам и, хотя было тихо, испуганно поднимали головы к небу. Может быть, впервые многие из них прокляли войну, фашизм и своего фюрера.

Александров, побывавший в городе, рассказывал, что известной колбасной Обермюллера больше не существует. Сам Обермюллер, этот заядлый нацист, не расстававшийся с коричневой формой СА, автор плакатика на окне своей лавки: «Евреям и полякам не продаем. Хайль Гитлер!» — сидел на развалинах дома, подложив под себя порванный портрет Гитлера, и причитал: «Боже, боже! Какой черт сунул нас в эту войну!»

На следующий день в комендатуре жгли архивы. Жирная бумажная копоть летела из труб барака и густо оседала на плацу, крышах и стенах.

Сахотин с наслаждением вдыхал едкий дым. Он даже поймал листик копоти, растер его в пальцах и брезгливо мазнул по стене. На желтой штукатурке остался длинный черный след…

Ночью интернированных подняли. По коридорам и комнатам метались унтера с карманными фонарями, — в сети не было тока. Совсем рядом грохотала орудийная стрельба. В окнах дрожали стекла. В небо взметывались красные отблески.

Приказали срочно собрать необходимые вещи и выходить на плац. Там, выстроенные в каре, стояли солдаты гарнизона. Вюртцель, в непромокаемой накидке и с автоматом через плечо, строил моряков внутри каре в длинную узкую колонну по четыре человека в ряд.

— Кажется, начало конца. Дали распоряжения? — тихо спросил Горностаев у Микешина, когда они с рюкзаками выходили из замка.

— Да. Все становятся по своим группам. Я никогда не думал, что нас охраняет так много солдат. Наверное, их не меньше сотни…

Микешин волновался. Что будет дальше? Как надо действовать, чтобы спасти людей? Только не горячиться! Прежде всего — выдержка. Не предпринимать необдуманных и легкомысленных шагов. Малейшая оплошность — и немцы перестреляют всех. Но нельзя и прозевать момент, иначе будет поздно.

На дворе комендатуры суетились офицеры, складывая вещи в закрытый брезентовым верхом грузовик. У легковой машины стоял хмурый комендант в перетянутом ремнями сером плаще и натягивал на руки перчатки. У продовольственного склада на подводу, запряженную двумя лошадьми, нагружали хлеб.

— Как вы думаете, Игорь Петрович, куда это нас? — спросил Александров, становясь в колонну рядом с Микешиным.

— Не знаю. Эвакуируют. Фронт близко.

— Может быть, рванем по дороге? — с загоревшимися глазами шепнул матрос.

— Может быть. Увидим. Ты старший?

— Я.

— Не торопись.

— Знаю, Игорь Петрович.

Гайнц с солдатами обыскивал лагерь. Никто не должен был остаться, кроме тяжело больных. Наконец все закоулки осмотрели; Вюртцель проверил моряков по списку; комендант поднял руку и сел в машину. Скрипнули и распахнулись ворота. Офицеры начали прыгать в грузовик. Машина и телега с хлебом выехали на подъемный мост. Раздалась гортанная команда унтеров:

— Aufschlissen! Marsch! [38] Сомкнись! Марш! (Нем.)

Колонна дрогнула и, сжимаемая с четырех сторон солдатами, извиваясь, двинулась к выходу.

Прильнув к решеткам, больные из ревира кричали:

— Прощайте!.. Увидимся ли?!

Скоро последние интернированные скрылись за воротами. В первый раз за много лет ворота Риксбурга остались открытыми, никто не закрыл их. Опустел и затих лагерь. Ветер носил обрывки бумаг по плацу. Болталась на петлях и жалобно скрипела перекошенная калитка в проволочной ограде. Шумело ветвями с набухшими почками «доброе дерево».

«ILAG-99» кончился.

Колонна медленно тащилась по дороге. По обеим сторонам ее тянулся реденький сосновый лесок.

Наступил полдень, начинало припекать солнце. Канонада прекратилась; изредка где-то за лесом слышались одиночные выстрелы. Моряки и солдаты устали, но команды остановиться на привал не было.

Нельзя было отстать или выйти из колонны: сейчас же раздавался крик ««Aufschlissen!» и отставшего подгоняли прикладами.

Микешин шел в середине колонны. Хотелось пить. Он думал о том, что их ждет впереди. Куда их ведут? В такой обстановке надежды на побег нет, — слишком хорошо их охраняют. Восемьдесят солдат, вооруженных автоматами, и целая псарня свирепых собак.

Рядом с Микешиным шагал мрачный, плохо выбритый и хромой солдат. Он с трудом переставлял ноги и с ненавистью посматривал на интернированных, явившихся причиной этого похода. Ему, наверное, хотелось сбросить с себя амуницию и податься в родную деревню. Война все равно проиграна. К чему волокут этих моряков? Бросить бы их или… и разойтись по домам. Но приказ есть приказ. И он шел, негодуя на лагерное начальство, Гитлера и нывшую ногу.

Линькова догнал Вюртцель и спросил:

— Ну как, Урий?

— Плохо, — мрачно ответил моряк. — Устали. Надо отдыхать.

— Скоро. Вон за тем поворотом.

Вюртцель почему-то был весел и улыбался.

— А чего вы радуетесь? — сердито спросил Линьков. — Война вами проиграна. Капут. Будете у американцев за проволокой сидеть в плену.

Вюртцель засмеялся.

— Хорошо, что не у русских, а там мы долго не просидим. Отпустят домой.

— Да, ждите, — проворчал Линьков.

За поворотом на пригорке сделали привал. Поели хлеба, попили воды из ручья. Отсюда открывался вид на долину. Внизу расположился маленький город. Серебряной ленточкой извивалась река, перерезанная в нескольких местах мостами.

Было видно, как по дорогам, ведущим к мостам, катятся машины, танки, бегут люди. Это отступали немцы.

Через час моряков подняли. Колонна двинулась. Ее повели по асфальтированной дороге, проходившей справа от города. Здесь особенно чувствовались растерянность и беспорядок: то и дело попадались бегущие солдаты в расстегнутых кителях, без головных уборов, на пути валялись поломанные винтовки и автоматы…

У обочины дороги сидел солдат в рубашке и в сбитой на затылок пилотке. Он был совершенно пьян и безуспешно пытался перебинтовать завязанным бинтом руку. Рядом с ним валялась бутылка из-под «шнапса» и кусок хлеба. К солдату подошел Вюртцель:

— Отвоевался? Где американцы, вонючка?

Солдат бессмысленно посмотрел на унтера и неопределенно махнул здоровой рукой:

— Там… Аллес капут! Все пошло к чертям. Наши бегут, как крысы. Хайль Гитлер! — и захохотал.

Микешин давно хотел завязать разговор с небритым солдатом, но тот не проявлял к этому никакого стремления. Все-таки Игорь спросил его: