Юрий Клименченко - Штурман дальнего плавания

— Всего три мили за час! — удивился он вслух.

— Трубки в правом котле потекли. Пар плохо стоит, а ветер очень силен, — ответил всезнающий Витька.

В этот момент судно повалило на борт; оно как бы прыгнуло в сторону, стремительно катясь под ветер. Баранов завертел штурвал, пытаясь привести судно на курс.

— Поменьше разговаривай и не зевай, — сердито сказал Микешин и вышел на мостик.

Три мили! Эта мысль не давала ему покоя. Если ветер усилится, то «Унжа» с ним не справится. А ветер все крепчал и крепчал. Теперь он уже не дул, он мчался, рвал воздух в клочья, вгрызался в «Унжу», прижимал ее к воде. Ни неба, ни моря не было видно. Одна только ревущая тьма окружала маленькое судно. Как загнанный, перепуганный зверек, металось оно в этой страшной пустой черноте.

Микешин уже не чувствовал холода. С каждой минутой в его душе росла тревога. Он хотел сейчас одного: чтобы на мостик пришел капитан. Это был не страх, — Игорь попадал в штормы и раньше, — а чувство одиночества, когда человек хочет ощущать рядом чей-то локоть.

И капитан пришел. Он появился незаметно. Микешин не сразу увидел красноватую точку папиросы, раздуваемую ветром. Капитан стоял в правом крыле, держась обеими руками за планширь. Галышев как бы врос в палубу мостика, став одним целым с судном.

Присутствие капитана успокоило Микешина. Скользя и придерживаясь за рубку, Игорь подошел к нему, и хотя они стояли совсем рядом, еле расслышал слабый, как будто издалека доносившийся, спокойный голос Галышева:

— Пошлите посмотреть, все ли в порядке на палубах.

Микешин вытащил свисток, поднес его к замерзшим губам и, набрав полные легкие воздуха, свистнул. Послышался жалкий тоненький свист, который тотчас же потонул в окружающем хаосе. Но все же матрос услышал. Борясь с ветром, он с трудом поднимался на мостик. Микешин пошел навстречу, но судно положило, ноги скользнули, и Игорь еле удержался.

— Посмотрите, все ли в порядке! — напрягая голос, крикнул он матросу.

Тот кивнул и исчез. Его долго не было. Появился он из темноты внезапно, приблизил голову к уху Микешина и закричал:

— Пока в порядке! Много льду намерзло на бревнах.

Это сообщение встревожило Микешина. Он снова пробрался к капитану и передал ему то, что сказал матрос. Галышев не двинулся с места. Он напряженно вглядывался в темноту, как человек, ожидающий встречи с врагом.

Так, молча, они стояли рядом, укрытые стеклом крыла, почти звеневшим под напором ветра. Капитан и помощник. Два человека, испытывавшие облегчение от присутствия друг Друга. Вдруг до Микешина донеслись обрывки слов Галышева. Он придвинулся к капитану еще ближе и услышал:

— …Крутовато приходится. Ничего, Игорь Петрович. Дойдем. Помните, я рассказывал про «Даго». Тогда было хуже. Дойдем!..

Эти слова, сказанные совсем обычным тоном, успокоили Микешина. Такая непоколебимая уверенность звучала в них…

— Дойдем, Михаил Иванович! Только бы до утра ничего не случилось! — прокричал Микешин.

— Не случится!..

И до утра ничего не случилось.

Наступал рассвет. Он не походил на радостный солнечный рассвет в море, который так любил Микешин. Сейчас ночь уходила неохотно. В серой полутьме проступили очертания вант и мачты. Нижняя часть мачты превратилась в ледяной цилиндр, а с вант свисали огромные ледяные сталактиты. Бревна, закрепленные на палубе, покрылись белой блестящей коркой. Тяжелые брызги окутывали пароход с носа до кормы. Казалось, что он идет в облаке пара. Волны, как злые чудовища, неслись навстречу пароходу и с ревом обрушивались на палубу.

Вцепившись в планширь, Микешин следил за волнами, словно загипнотизированный. Он понимал, что судну угрожает большая опасность: если подведет машина, то пароход в лучшем случае будет выброшен на берег. С каждой новой волной «Унжа» все больше обледеневала и принимала на себя дополнительный груз. Она садилась в воду все глубже и глубже…

В такую погоду нельзя было послать людей скалывать лед. Не мог капитан и повернуть пароход на другой курс. Его приходилось держать носом на волну: так судно лучше всего переносило шторм.

Они с капитаном были бессильны что-либо предпринять. Оставалось лишь ждать прекращения ветра и надеяться… на что? Микешин старался подготовить себя к самому худшему. Он представил себе, как в этот страшный для судна час произойдет то, что потребует от него смелости, мужества, — и тогда найдет ли он их в себе? Он требовал ответа у самого себя и был рад, когда, прикинув все «за» и «против», твердо решил, что найдет.

Он спокойно вспоминал Женю и мать. Они появлялись и исчезали, как на экране кино. Он видел капитана, напряженно смотревшего вперед. Челюсти у него были сжаты, а из уголка губ торчала обмерзшая папироса; Микешину захотелось чем-нибудь помочь капитану, быть ему полезным, снять с него часть ответственности.

Когда Галышев повернулся и они встретились взглядами, Игорь с удивлением заметил, как осунулся капитан за эти несколько часов. Но в глазах его Микешин не увидел усталости…

Прошло много, очень много времени, прежде чем на мостик поднялся Шалауров. Он шел, низко пригнув голову, как будто собирался бодаться. Добравшись до рубки, он дал рукой знак: Микешин, мол, пусть уходит. Игорь вопросительно взглянул на Галышева. Капитан кивнул головой.

Игорь спустился в кают-компанию.

В коридоре он встретил Уськова. Замполит стоял у двери и бессмысленно смотрел на море в запотевший иллюминатор. Его лицо приняло зеленый оттенок, щеки отвисли, губы побелели. Увидев Микешина, Уськов с надеждой спросил:

— Как там наверху?

В этот момент судно накренило. Микешина бросило на замполита, и они еле удержались на ногах, вцепившись друг в друга.

— Ужасная качка. Как вы думаете, долго еще?.. — пролепетал Уськов, умоляюще смотря на Микешина, когда судно выровнялось.

— Долго, — со злорадством ответил Микешин и прошел в кают-компанию.

Только теперь Игорь почувствовал, как он замерз. Не снимая полушубка, он сел на диван и закрыл глаза. Напряжение, не оставлявшее его во время вахты, исчезло, и он как-то вдруг внутренне обмяк. Не было ни мыслей, ни желаний.

И тут неожиданно судно получило удар в левый борт. Раздался звон бьющейся посуды и крик буфетчицы. Висевшая над столом лампа качнулась и с грохотом сорвалась на палубу, тонко зазвенев разбитым абажуром. Наверху на палубе что-то покачнулось, загромыхало.

Микешина прижало к дивану, но он со всей силой оттолкнулся от него и ринулся в коридор. На какой-то миг увидел искаженное лицо Уськова, а потом все заслонило свинцовое море. Оно было совсем рядом, почти у его ног. Оно неслось бурлящим свирепым потоком по спардеку и поднималось все выше и выше, угрожая перелиться через высокий комингс и затопить кают-компанию. Свинцовая стена вплотную придвинулась к Микешину. Пароход почти лежал на борту.