Джереми Прайс - Невеста капитана Тича

Обернувшись к Анне, он произнес с ободряющей улыбкой:

— Вот вам моток веревки, мисс. Будь я на вашем месте, я бы привязал этот подсвечник покрепче к столу — и все остальное, что может свалиться.

— Я заметила, что корабль начинает дрожать, — сказала Анна. — Это первый признак приближающегося шторма, да?

— Дрожать? — Плотник выпучил глаза, чтобы подчеркнуть несоответствие такого определения. — Да эта старая корова начинает трясти своими боками при мало-мальски свежем ветерке! Болты проржавели, такелаж не выдерживает даже тяжести паука! Вы заметили, как ее тряхнуло несколько минут тому назад? Это сорвало нижний брамсель 18с фок-мачты!

Он похлопал себя по карману:

— Я всегда ношу при себе пару фунтов гвоздей для гарантии, чтобы в случае чего сразу пойти прямо на дно. Все эти жалкие попытки удержаться среди волн не для меня, мисси — нет, не для меня!

С пола, где скорчилась Мэдж, донесся жалобный стон, и плотник, кивнув на прощание Анне, удалился, насвистывая, уверенный в том, что оставил о себе наилучшее ободряющее впечатление.

Шторм, разразившийся над «Ямайской Девой», швырял и трепал ее в течение следующих четырех дней. Зеленая пенистая вода гуляла по проходам и врывалась фонтанами брызг в двери кают. Канаты лопались с треском, ветер срывал с мачт обрывки парусов, и всякий раз, когда это происходило, бригантина дергалась, словно споткнувшийся конь, и на палубе раздавались хриплые голоса, топот ног и суета. Дважды капитан Баджер вынужден был объявить общий аврал, и мистер Мэрки обходил корабль, собирая под свою команду всех, кто только был способен оказать помощь в борьбе со взбесившимся океаном.

Даже майор Боннет снизошел до того, что позволил промокнуть своим тонким шелковым рубашкам и оцарапал пальцы, помогая натягивать пропитанные соленой морской водой штормовые канаты. Анна, трепеща от ужаса и восторга при виде безграничной мощи океана, находилась на палубе даже во время самых яростных вспышек шторма; впервые увидев Боннета без его напудренного парика, она нашла весьма забавным, что он почти так же лыс, как яблоко.

Мэдж неподвижно лежала, стеная и плача, на своем мокром матраце в луже морской воды на полу каюты. Она наотрез отказалась покинуть это место, хотя Анна изо всех сил старалась убедить ее в преимуществах верхней койки. Мэдж заявила, что койка с ее высокими бортами слишком напоминает ей гроб, и она не собирается лечь в него, пока жива — что, по ее твердому убеждению, продлится недолго.

Во время шторма Лори оставался подозрительно безучастным ко всем авралам. Как врач, он мог бы многое сделать, ибо для скученных в тесных и грязных трюмах истощенных и голодных переселенцев подобное путешествие не могло не иметь печальных последствий. В первые дни, сразу после выхода в море, воодушевленный тем, что ему удалось (как он считал) обеспечить свое будущее и будущее сестры под покровительством майора Боннета, Лори несколько раз спускался в межпалубный отсек, чтобы помочь несчастным, насколько это было в его силах. За столом он оказался даже весьма интересным собеседником и веселым компаньоном. Но затем, как это с ним обычно случалось, его оптимизм постепенно уступил место депрессии по мере того, как обстоятельства смерти отца принимали в его воображении гигантские, гипертрофированные размеры. Анна отлично знала, что Лори был часто подвержен резким переменам настроения. За последнее время он стал мрачным и неразговорчивым, и теперь в течение целой недели сидел взаперти в своей каюте, словно усиливающийся шторм вызывал у него приступы морской болезни. Всякий раз, когда Анна пыталась заставить его встряхнуться, она находила его угрюмым, замкнутым, с отсутствующим взглядом, беспробудно пьяным и непрестанно терзающимся угрызениями совести. Самые тяжелые, невыносимые страдания за все время путешествия доставляло Анне сознание того, что Лори позволил себе так низко опуститься.

В насквозь промокшем от морской воды плаще Анна пробиралась по твиндеку 19, прижимая к груди бочонок с солониной, которую ей, используя все свое очарование, удалось выпросить у кока для жалких эмигрантских семей. Неожиданно раздался оглушительный треск, словно выпалили из пушки, и «Ямайская Дева» немедленно накренилась на один бок.

— Пробоина! Боже, помилуй нас! — послышался отчаянный крик рулевого, и по верхней палубе загрохотали тяжелые матросские сапоги.

Анна бросила бочонок и по накренившемуся трапу вскарабкалась на верхнюю палубу, на которой царила полная сумятица и беспорядок. Фок-мачта была расколота и раскачивалась из стороны в сторону, пронзительно скрипя, словно гигантская птица, пытающаяся освободиться из силков. Снасти, такелаж, обрывки парусины колотились о палубу с такой силой, что представляли собой не меньшую опасность, чем дубинка в руках взбесившегося великана. Крепежные канаты лопнули, и весь палубный груз, грохоча, бочка за бочкой, ящик за ящиком валился за борт в кипящий океан.

— Капитан! Капитан! Первому помощнику раздробило ногу! — кричал кто-то, не переставая. Другой голос вопил: — Где этот проклятый доктор? — Перекрывая ветер, ему отвечал отдаленный третий голос: — Провались он, этот доктор! Говорю тебе, от него пользы, как…

Со злыми слезами на глазах Анна спустилась вниз, в трюмный проход, по которому, шипя, перекатывалась вода. По дороге она зацепилась подолом, пытаясь удержаться на скользких ступенях трапа, и снизу доверху разорвала свою длинную юбку; но в общей суматохе она даже не заметила этого.

Дверь каюты брата была не заперта: она то распахивалась настежь, то снова захлопывалась, следуя отчаянным попыткам рулевого выровнять угрожающий крен «Ямайской Девы». Лори лежал навзничь, скатившись в угол своей перекосившейся койки. Его немногочисленное имущество было в беспорядке разбросано вокруг. Он храпел.

Анна громко окликнула его по имени. В окрике ее не было обычных мягких ноток; злость и стыд за брата заставили ее голос звучать резко и решительно. Лори с трудом разлепил опухшие воспаленные веки, затем снова сомкнул их и мгновенно захрапел опять. Анна схватила кружку с полки над его изголовьем и наполнила ее грязной водой из кожаного сливного ведра под умывальником:

— Ну, погоди! Сейчас ты у меня выпьешь…

Смысл слова «выпьешь», по-видимому, дошел до Лори. Он слегка повернул голову и приоткрыл рот, с трудом шевеля ослабевшими челюстями. Без всякой жалости и колебаний Анна вылила ему в глотку полную кружку грязной мыльной воды. Она снова наклонилась к сливному ведру и, пока Лори, лежа навзничь, откашливался и задыхался, ловя ртом воздух в жестоком приступе тошноты, вылила ему в рот еще одну кружку.

Спустя несколько минут Лори пришел в себя достаточно, чтобы попытаться встать на ноги. Его густые рыжие волосы слиплись и торчали в разные стороны от многочисленных повторных окунаний в морскую воду, которая теперь доходила почти до колен на полу каюты. Он был зол, растерян и немного испуган, но Анна не позволила ему пуститься в выяснение отношений: