Евгений Касьяненко - Скелеты Острова мух

…Время от времени меня вновь навещает ставший привычным этот цветной сон. Я плыву в зеленовато-синей воде подводной пещеры, откуда-то сзади, от входа пробивается последний луч заходящего солнца. Но тут я вижу на дне пещеры чудовищный призрак, в ужасе стремлюсь наверх и … просыпаюсь в холодном поту.

Почти все мы читали в детстве удивительные книги о людях, попавших волею судеб на дальние острова, затерянные в океане: «Жизнь и приключения Робинзона Крузо» Даниэля Дефо, «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона, «Таинственный остров» Жюля Верна. Казалось бы, времена, описанные в этих книгах, навсегда остались в прошлом. После того, как Юрий Гагарин за 108 минут облетел нашу планету, все мы поняли, какая она, Земля, в сущности, маленькая и сама походит на островок жизни в океане бездушных звезд.

Однако ужасные приключения, случившиеся со мной недавно на крошечном островке в Атлантике, заставили меня поверить, что подобное может случиться и сегодня.

Впрочем, расскажу обо всем по порядку.

По сути дела, вся эта история началась за несколько лет до описываемых мною событий. Если бы не развелись мои родители, если бы моя мать не вышла второй раз замуж, то, наверное, я бы тогда никогда не побывал в тропиках, на другом конце земного шара, и никогда бы не узнал про злосчастный Остров мух.

Я родился в семье русского офицера, который служил в маленьком гарнизоне на Крайнем Севере. Там же, продавцом в гарнизонном магазине работала и моя мать. Когда она забеременела, родители решили, что будет лучше, если мать родит меня у себя на родине, в Средней полосе России. Так я появился на свет в старинном русском городке на Волге. Когда у матери закончился декретный отпуск, она оставила меня жить у бабушки, а сама вернулась к отцу. Я жил с бабушкой и дедушкой в маленьком домике на самом берегу одной из проток Волги, заросшей рогозом и камышом.

Пенсия у стариков была маленькой, а помощь от моих родителей редкой и небольшой, потому что отец был вынужден помогать и своим родителям, живущим на другом конце громадной страны. Стремясь поправить семейный бюджет, дед часто браконьерствовал. Когда мне исполнилось пять лет, он стал меня брать на ночную постановку сетей в протоке. Я садился за весла и, стараясь грести как можно более бесшумно, без всплесков опуская весла в воду, пересекал по несколько раз пятидесятиметровую протоку, а дед, сидя на корме, ставил сети.

Несколько раз нас за этим занятием настигали инспекторы рыбохраны, но это оканчивалось ничем. Дед ведь был отставным речником, водил в свое время по Волге теплоходы и его все хорошо знали. Поэтому молодые инспекторы, смущаясь от своей неприятной работы, лишь по-дружески журили старика:

– Ну, что ж ты, Андреич…

Дед слабо оправдывался, теребя бороду:

– Так время же такое, ребята. На одну пенсию не проживешь..

Инспекторы допытывались:

– Сколько сетей поставил?

– Две. Какая уж тут в протоке рыба? Десяток-другой карасей за ночь, да и всё. – И кивал на меня. – Поймаю рыбки и засолю. Местным алкашам под пиво, а вырученную денежку внуку собираю на лисапед.

Сказав несколько назидательных фраз, инспекторы уезжали, взревев подвесным мотором своего катера.

Только один раз сети у нас отняли. Но на другой день дед, надев свой потрепанный капитанский китель и положив в кошелку две бутылки бабушкиной самогонки, пошел их выручать и вернулся с сетями, хотя и сильно навеселе.

Однако в этом нашем ночном браконьерстве было море романтики, если бы я в то время понимал значение этого слова. Полная луна серебрила реку. Нередко в ночной тиши громко била хвостом какая-то большая рыба и дед уважительно говорил:

– Однако наш Сом Сомыч проснулся.

– А большой он будет, дед?

– Метра два, не меньше. Утку запросто на дно утащит. Сети мне рвет, разбойник.

– Сколько же ему лет?

– Наверное, не моложе меня. Сколько здесь живу, столько его и помню. Заметил, что лягушек у нас в протоке, считай, что теперь и нет. Всех сожрал.

– Может, выловим его, дед?

– Он нам лодку перевернет. Да и не вкусный он, трухлявый от старости, тиной пропах.

Днем я часто помогал бабушке пасти коз на соседнем пустыре, точнее, подменял её, когда она уходила готовить еду. Никакого труда эта работа не составляла. Коз у нас было пятеро, спокойных и не бодливых. Нужно было только время от времени переставлять колышки с привязанными к ним за веревку козами на новый, свежий участок травы. Доила их сама бабушка.

Но занимали меня по хозяйству мало. Большую часть времени я проводил в кампании своих друзей. Наша ватага собрала из разного деревянного хламья – досок, старых дверей, выброшенных за ненадобностью, бревен – большой плот, который выдерживал шесть-восемь пацанов и лихо скользил по нашей протоке, управляемый шестами. Это был наш речной крейсер. На нем мы рыбачили, ловили раков и переправляли на другой берег свои велосипеды (дед выполнил свое обещание), чтобы съездить в лес, который был километрах в десяти от нашего городка. И там ели до отвала малину, ежевику, собирали грибы и ягоды.

Мое беззаботное детство у дедушки и бабушки закончилось, когда мне исполнилось семь лет. Приехала мать, чтобы забрать меня в Заполярье. Там, в довольно большом поселке, я должен был учиться в школе.

В поселке, окруженном сопками, было несколько рудников и воинская часть, которой командовал мой отец. Мы жили в многоквартирном бревенчатом одноэтажном доме, распластанном между подножием сопки и бухтой. Он официально назывался ДОСом – домом офицерского состава, но мать, назло отцу, неизменно называла его «проклятым бараком». Кроме электричества, никаких удобств в доме не было. Воду нам привозили с водокачки на тракторе, а туалетом служил закуток с выносным ведром под стульчаком. Я еще застал полярное лето, когда приехал, но уже в сентябре выпал снег, а скоро закружили метели. В пургу, в полярную ночь, даже в школу в двух сотнях метрах от нашего дома приходилось ходить, держась за веревку, протянутую вдоль дороги, чтобы не заблудиться и не замерзнуть в белой мгле, когда идущего навстречу человека можно разглядеть только за метр.