Иосиф Герасимов - Сказки дальних странствий

Аня была строгая девушка, — впрочем, я давно заметил, что у медиков, и особенно у сестер, видимо, от частого общения с больными и капризными людьми вырабатывается своя жесткая манера разговора; они больше любят покрикивать, чем объяснять, — вот и у Ани была такая манера, даже когда она была к кому-то доброжелательна, но все равно фразы у нее чаще всего звучали повелительно…

Увидев меня в приемной судового госпиталя, она сразу же поняла, в чем дело, и усмехнулась пухлыми губами:

— Дружка навестить?

— А что, и передачи принимаются? — улыбнулся я.

— Передача уже была, — сказала Аня, — сам шеф-повар приносил… А к дружку своему ты не попадешь.

— Даже если я очень сильно тебя попрошу?

— Хоть на коленях!

— Ну вот, а я считал — ты добрая девушка.

— Конечно, — сказала она. — Потому и приглашаю тебя выпить чаю… К Юре сейчас придет мастер. И если будешь долго базарить, можешь на него здесь наткнуться.

— Тогда води меня быстрее поить чаем!

У нее была небольшая каюта в госпитале — сестринская, там стоял длинный белый шкаф с лекарствами и столик, а вокруг него две табуретки. Аня усадила меня, чай у нее был готов, и едва она разлила его по чашкам, как в приемной послышались голоса, и я узнал капитана.

Аня мигом выскочила из сестринской, шепнув мне: «Дождись», — и прикрыла за собой дверь… Пришлось мне пить чай в одиночестве…

На стене висело несколько фотографий Ани, одна цветная — распустила светлые длинные волосы, держит в руке шприц и смеется. Мы как-то бродили с ней по прогулочной палубе… Была скверная погода, шел мелкий-мелкий дождь, и брызги летели в лицо. Я увидел одинокую фигуру в плаще с поднятым капюшоном, подошел — это оказалась Аня.

— Погуляем, — предложил я.

— Ну конечно, — согласилась она.

Так мы с ней и ходили вдвоем по кругу, и она рассказывала, как полюбила моряка, они решили пожениться, но нужно было заработать на обзаведение, вот она и попросила в бассейновой поликлинике, чтобы ее отправили в море. Жених ее ходит на другом пассажирском пароходе; как закончит она этот рейс, так они и встретятся. Он тоже сойдет на берег, пойдет работать на завод, а она — в больницу. Вся эта история была не больше не меньше как обыкновенным бродячим сюжетом среди наших пароходных девушек. Они любили его повторять, приспосабливая к фактам своей биографии, и я никак не мог понять, почему они не придумывают новых рассказов для себя, а повторяют одну и ту же схему: где-то в море плавает любимый, и скоро — несколько месяцев не срок — она встретит его, и как радостный финал этой истории впереди маячила пышная, красочная свадьба… Когда Аня рассказала мне это, я вдруг рассердился и спросил напрямик:

— Слушай, а на кой черт вы все это выдумываете?

По нашему судовому этикету задавать такие вопросы не полагалось, ты не имел права даже усомниться в подлинности услышанного, потому что сразу ставил девушку в неловкое положение, и она, как правило, этого не прощала, но Аня не обиделась, она рассмеялась:

— А так легче… Не надо голову ломать, да и все почему-то верят.

— А зачем, чтоб в это верили?

— Для солидности, — сказала Аня. — Ведь у каждого должна быть своя история.

— Зачем?

— Ну, если у тебя нет истории, тогда ты неинтересный человек.

— У тебя разве ничего не случалось в жизни?

— Ого! Еще как случалось! Я ведь на «скорой» работала. Ноль три. Ну, такого за два года насмотрелась!.. Могу до утра всякие истории рассказывать.

— Ну и рассказывай.

— Но они же без красоты. В них только одни страдания. А хочется, чтобы как в кино…

— Ты же умная девчонка, Аня!

— Это кто тебе сказал?

— Я и сам вижу.

Ну, тогда вот что, — сказала она, — если ты иногда будешь приходить к нам в госпиталь в гости, я буду очень рада.

Так мы с ней подружились… А сейчас я сидел в сестринской, пил чай и думал: о чем может Ник-Ник говорить с Юрой? Да и вообще, как он ко всему этому относится?.. Все-таки удивительно переменчиво бывает отношение к человеку. Еще вчера и даже сегодня рано утром, когда Юра появился в кают-компании, а потом в информбюро, никто не хотел скрывать к нему презрение; там, где собирались по нескольку человек, неизменно заходил о нем разговор; правда, штурманы, механики, радисты говорили об этом скупо, иногда односложно выражая свое отношение, ну, а в пассажирской службе болтали всерьез, там разбирали все дотошно и осуждали, осуждали, осуждали… И вот теперь, когда Тредубского выловили из моря, к нему стремительно изменились многие: те, кто участвовал в его спасении, говорили о нем, как о ребенке, с оттенком покровительственной ласки, — так часто говорят о спасенных, потому что само спасение, если оно кончается успешно, оставляет гордость в человеческой душе; другие жалели его, видя теперь в нем жертву, одни — несостоявшейся любви, что естественно вызывало сентиментальное умиление, другие — особых, сложных обстоятельств морской жизни… Вот так к нему изменилось отношение. А я своего не мог определить и потому-то решил навестить его: мне необходимо было увидеть Юру, чтобы понять наконец, что же на самом деле произошло. Но у него сидел капитан, потом Аня мне рассказала, как все это было…

Юра лежал на койке в госпитальной палате. Его уже привели в порядок врачи, выдержали в горячей ванне, потому что как бы ни была тепла вода, но тело у него охладилось достаточно — все-таки он около трех часов продержался на плаву. Лицо его было какого-то розового нездорового цвета; без очков, с припухшими веками, он выглядел по-мальчишески беспомощным.

Когда вошли капитан и Аня, лежал, отрешенный от всего, по стоило ему услышать голос Ник-Ника, как он тут же попытался встать, но Аня успела подбежать к нему и прижала снова плечи к подушке.

Ник-Ник сел рядом с койкой на стул, сложив, по привычке, ладонь в ладонь, и спросил негромко:

— Ну, как себя чувствуете, Юрий Петрович?

— Ничего… — с трудом ответил Тредубский.

— Врач сказал, если все пойдет нормально, буквально послезавтра вы сможете выйти на работу.

Юра не отвечал. Он смотрел на капитана распухшими глазами и, может быть, даже не видел его — если только нечто подобное силуэту.

Молчание Юры слишком затянулось, и тогда Ник-Ник вкрадчиво спросил:

— Вы так не считаете, Юрий Петрович?

Юра облизнул губы и потянулся к стакану с водой, что стоял на тумбочке, но Аня тут же подала ему, и он с жадностью выпил; наверное, его все еще продолжала мучить жажда.

— Я вообще… не смогу… выйти на работу, — с трудом произнес Юра.

— Это по каким причинам, позвольте узнать?

Ник-Ник теперь повернулся своим широким корпусом, и, как это всегда бывало, когда он слышал неожиданный ответ, в его коричневых глазах вместе с веселыми зелеными искрами засветилось любопытство.