Григорий Карев - Синее безмолвие

Прохор показал Качуру на выступающий из ила волнорез верхнего торпедного аппарата, спрашивая, проверил ли он его. Качур снова безнадежно махнул рукой: нет, дескать, там ничего. Затем сжал кулак правой руки и поднял вверх большой палец, давая сигнал Демичу подняться на нос субмарины.

Прохор хорошо понял сигнал, но ему захотелось самому проверить волнорезы торпедных аппаратов: конечно же, если диверсант оставил мину, то именно здесь самое удобное для нее место, просто воткнуть в приоткрывшуюся во время аварии крышку волнореза, к самой торпеде — тогда взрыв мины неизбежно детонирует заряды четырех торпед в носовых аппаратах, взорвется сразу несколько тонн взрывчатого вещества, а если рядом лежат запасные, сила взрыва удвоится… кроме того, торпеда в детеныше, торпеды в кормовых аппаратах субмарины… Это будет такой подводный фейерверк, что не только кораблям, находящимся в Чертовом ковше, не поздоровится, может вызвать разрушения и на берегу.

Демич решительно шагнул к волнорезу. Качур загородил ему дорогу, показывая вытянутой рукой вверх. В наушниках тотчас послышался голос дежурившего на спусковой станции водолаза:

— Демич, Демич, как себя чувствуете?

— Хорошо чувствую! — ответил Прохор, стараясь обойти Качура.

— Демич, говорите спокойнее, что вы так кричите. Повторите, как себя чувствуете.

— Да что ты пристал, милый, ко мне: как чувствуете, как чувствуете. Повторяю: хорошо. И отвязни, — рассердился Прохор.

Но дежуривший на связи водолаз продолжал допытываться необычно ласковым голосом:

— Прохор Андреевич, товарищ Демич, не волнуйтесь, пожалуйста. Скажите, вы ничего такого не слышите под водой, у вас нет галлюцинаций?

— Я вот выйду на палубу, Васюков, и такую тебе галлюцинацию задам, что родную маму вспомнишь.

— Называет меня по фамилии, — сказал кому-то Васюков, — значит, при памяти. — Потом сказал повеселевшим голосом: — Демич, передаю трубку дежурному врачу.

— Товарищ Демич, — послышался в наушниках другой, более спокойный голос. — Старший доложил, что у вас появились признаки азотного наркоза и вы отказываетесь выполнять его сигналы.

— Какой старший? — удивленно спросил Демич.

— Старший вашей пары водолаз Качур.

— Ах, Качур! — Прохор чуть не расхохотался.

— Скажите, как вы себя чувствуете? — настаивал врач.

— Хорошо чувствую, доктор. Хорошо! Только передайте, пожалуйста, Качуру, пусть он ни вам, ни мне голову не морочит и даст мне осмотреть волнорезы торпедных аппаратов.

Демич смотрел на Качура. Тот, очевидно, выслушивал по телефону какое-то внушение, спорил, доказывал, потом махнул рукой и посторонился, пропуская Прохора к волнорезам.

…Через две минуты после этого телефонного разговора дежурный водолаз на связи, бледнея, громче, чем обычно, повторил доклад Демича из глубины:

— В волнорезе нижнего торпедного аппарата обнаружил мину. Принимаю меры к обезвреживанию. Прошу дать больше воздуха.

А через несколько часов, когда вся смена водолазов была поднята на палубу, Качур с завистью сказал Демичу:

— До чего же везучий ты, Прохор Андреевич, ведь я проверял, собственными руками ощупывал этот проклятый волнорез и ничего не нашел. Черт его знает, может быть, в темноте попутал, один и тот же волнорез дважды проверил. Теперь ты — герой, а меня, наверное, на собраниях прорабатывать будут за ротозейство. Ничего не скажешь: что виноват, то виноват. Вот так всегда: когда удача рядом — прозеваешь, слава достается другим.

— Скажи, Арсен, ты вправду подумал, что меня азотный наркоз хватил?

— Спрашиваешь! Я, брат, перепугался не на шутку. Как же, сигналов моих не понимаешь, и глаза такие, знаешь, чудные какие-то…

— Как же ты мои глаза разглядел под шлемом да еще в такой темноте?

— А вот видел, понимаешь ли: зрачки расширены, и горят огнем непонятным, как у пьяного.

Работы шли к концу. Лодка-детеныш была отклепана от корпуса субмарины вместе с цапфами, которыми крепилась к палубе, поднята и отбуксирована в безопасное место, водолазы-подрывники подготовили субмарину к минированию и взрыву, а группа водолазов во главе с Майбородой никак не могла закончить обследование внутренних помещений. Все дело в том, что основная документация — задание и расчеты — были зашифрованы, ключ от шифра хранился командиром субмарины, очевидно, отдельно, в особом тайнике, и его-то никак не могли найти.

Командование торопило Павла Ивановича: золотая осень и так затянулась, вот-вот должны наступить холода и жестокие штормы. Ночью моряки с тревогой всматривались в радужные венцы вокруг луны и сильно мерцающие звезды, а по утрам в ослепительно яркую зарю, не радовались прозрачному воздуху при восходе солнца, ждали, что часам к десяти наползут тучи, поднимется сильный ветер, пойдет дождь, а может быть, и снег. Олефиренко хмуро смотрел то на высокие неподвижные, будто сотканные из ледяных кристалликов, прозрачные облачка, разметавшиеся по небу, и быстро бегущие под ними ватные барашки, то на медленно и упорно падающую стрелку барометра и на вопросы водолазов о предполагающейся погоде отвечал старинной морской поговоркой:

Но «резких контуров» пока не наблюдалось и погода не менялась, только лучи солнца с каждым днем становились ярче и будто утрачивали тепло.

Отоспавшись после продолжительной работы на морском дне, Прохор поднялся на палубу. Лица матросов были сосредоточенными и хмурыми.

— В чем дело? — спросил Прохор пробегавшего мимо Бандурку.

— Получено штормовое предупреждение, — бросил тот не останавливаясь и скрылся в горловине люка.

Навстречу шел Олефиренко.

— Проснулся? — спросил он, пожимая Демичу руку. — Очень хорошо. Я шел тебя будить.

— А почему капитан «Руслана» здесь, а не на своем мостике?

— Пока ты спал, «Руслан» и все суда, не связанные непосредственно со спусками, ушли к причалам, делать им здесь больше нечего. А я вот выпросился в обеспечивающие, все ближе к водолазам. Да, кстати, и тебе записочку привез с берега. — Олефиренко протянул аккуратно сложенный вчетверо тетрадный листок.

«Ленюшку сегодня выписали из больницы, — писала Людмила. — У него все в порядке. Чувствует себя хорошо, только левое веко немножко дергается. Ждем тебя. Очень. Не забыл ли ты посмотреть из глубины на звезды? Вчера в фабричном клубе пробовала играть на пианино. Получалось плохо. Но, думаю, скоро все восстановлю. Как ты считаешь, Проша, в Братске есть уже музыкальная школа или хотя бы кружок? Приходи скорее… Люда».

Прохор чувствовал, как у него краснеют щеки. Он стоял перед Виктором, не решаясь поднять глаза, и то складывал, то снова разглаживал пальцами тетрадный листочек, украшенный синими, не очень ровными, но очень дорогими ему строчками.