Николай Манвелов - Под Андреевским флагом. Русские офицеры на службе Отечеству

Естественно, некоторые командиры пользовались такой особенностью распорядка жизни старшего офицера. Так, командир фрегата (с 1892 г. — крейсера) «Владимир Мономах» капитан 1–го ранга Оскар Викторович Старк вовсе не стеснялся нагружать работой своего старшего офицера, капитана 2–го ранга Еенриха Федоровича Цывинского — «сам неизменно ночевал на берегу, на фрегат являлся (к 8 часам утра) к подъему флага и после завтрака уезжал домой до следующего утра. При таком порядке командир вечером никогда не бывал на фрегате, и я за первые два месяца (июнь и июль) не имел возможности съехать на берег даже в баню».

По своей должности хороший старший офицер должен был быть крайне придирчивым к личному составу корабля, особенно — к нижним чинам. Естественно, это нравилось не всем. Вот и появлялись прозвища типа «дракон», «зверь» или даже чего похуже.

Отношение матросов к «старшому» очень хорошо выразил один из персонажей повести известного советского писателя–мариниста Сергея Адамовича Колбасьева. Приведенный ниже диалог происходит в начале лета 1917 г.:

«— Гакенфельт [190] Старший офицер эсминца. сука, — ответил Борщев, но Мищенко не обратил на него внимания. Он считал его ничтожеством и до споров с ним не снисходил.

— Гад, — не отрываясь от своей брошюры, поддержал Левчук.

— Ты! — властно остановил его Мищенко. — Что ты понимаешь? Старший офицер — это такая должность, что — хочешь не хочешь — надо быть гадом».

Старший офицер мог быть грозой и для офицеров корабля. В качестве примера приведем рассказ генерала флота Евгения Ивановича Аренса об Александре Георгиевиче Конкевиче, более известном как государственный деятель и публицист под псевдонимом «Беломор». На дворе стоит середина 1870–х гг., и Конкевич служит старшим офицером корвета «Боярин». По мнению Аренса, Конкевич:

«… представлял из себя довольно неопрятного на вид чудака, с растрепанной шевелюрой и неизбежным котелком с какой–нибудь краской в руках. Он помешан был на окраске своего корабля и вечно разгуливал по его закоулкам, собственноручно подмазывая кистью то здесь, то там.

С кадетами он обращался мягко и вежливо, но даже офицеров позволял себе нередко третировать довольно грубо. Впрочем, некоторые из них не оставались у него в долгу. Так, например, лейтенант Р. Зотов [191] Рафаил Владимирович Зотов. . сам человек грубоватый и резкий, частенько сцеплялся и «ругался» с ним, причем в доказательство своей правоты любил всегда ссылаться на статьи из «Морского Устава», который неизменно носил с собой в кармане.

— Иллюминаторы с левого борта задраить! — раздраженно кричал Конкевич Зотову, стоявшему на вахте.

— Есть! — отвечал тот и, повторив команду старшего офицера, вызывал к себе своего вестового и приказывал ему не задраивать иллюминаторы в своей каюте.

Конкевич все это слышал, конечно, и громко обрушивался на строптивого лейтенанта.

— Как вы смеете не выполнять мои приказания? — шипел он из–под мостика. — Вы за это ответите.

— Позвольте, Александр Егорович, не по уставу.

— Что вы все лезете со своим уставом!

— Никак нет-с. Это устав высочайше утвержденный. Статья ясно говорит… — и Зотов вытаскивал из кармана весь истрепанный экземпляр устава».

А вот Эммануила Сальвадоровича Моласа, георгиевского кавалера и старшего офицера учебного линкора «Император Александр Второй», многие соплаватели читали во многом идеальным старшим офицером. Вспоминает Гаральд Карлович Граф:

«… Яркой личностью был старший офицер — капитан 2–го ранга Эммануил Сальвадорович Молас. Он. был. энергичным, работоспособным и храбрым офицером. На нем лежал распорядок всей внутренней жизни корабля, и командир в это не вмешивался. На корабле помещалось более шестисот человек команды, и надо было много трудиться, чтобы поддерживать чистоту и порядок. Это тем более было трудно, так как главную массу составляли ученики, которые в судовых работах не участвовали.

Будучи очень добрым, но чрезвычайно вспыльчивым, он нагонял страх на матросов. Его назначение на учебный корабль было неудачным, и он гораздо большую пользу мог бы принести на такой же должности на боевом корабле. Здесь его усилия разменивались на мелочи, и он зря изводил себя и портил и так больное сердце.

Во мне большой интерес возбуждали его отношения с командой. Он знал каждого матроса и хорошо разбирался в их качествах. Плохой элемент был у него на особом счету. Молас держал его в ежовых рукавицах. В то же время они знали, что он стремится их исправить и по своей доброте никогда не применит самую суровую кару, т. е. отдачу под суд. Поэтому его уважали и до известной степени любили.

Молас считал, что сидение по тюрьмам и нахождение в дисциплинарном батальоне плохого человека не исправят, а сделают еще хуже. Хотя матросы это учитывали и боялись «старцера», но нет–нет да кто–нибудь срывался: то напьется на корабле и наскандалит, то удерет с корабля и учинит где–нибудь драку.

После этого в каюте старцера начиналось суровое объяснение. Молас кричит и бранит виновного последними словами, а то, выведенный из себя, даст хорошую затрещину. Но после этого отходит. Виновный же ничуть не обижался, а наоборот, был весьма доволен, что дело приняло такой оборот и, таким образом, до суда никак не дойдет. Матросы говорили про Моласа, что он человек справедливый и зря не погубит, ну а не наказать нельзя, раз проступок совершен.

Молас был строг и с офицерами, но, конечно, с ними ему приходилось себя сдерживать. Все же случалось, что вспылит и наговорит кучу неприятного, а потом чувствует свою вину и старается задобрить. Мы его очень любили.

Командир за спиною Моласа чувствовал себя как за каменной стеной и всецело ему доверял. Властолюбивому Моласу это нравилось, и он прощал командиру, что тот из эгоизма его отпускал к семье хорошо если раз в три месяца, и то тогда, когда видел, что старший офицер совершенно измотался и с трудом сдерживает нервы».

Третьей по значимости фигурой в корабельной иерархии был ревизор, отвечавший за финансовую составляющую жизни корабля, а также за решение всевозможных хозяйственных вопросов. В частности, ревизор выдавал офицерам денежное содержание; для хранения судовой казны в его каюте существовал специальный денежный сундук–сейф (изредка он размещался в командирской каюте, но чаще был вделан в одну из тумб письменного стола). Таким образом, мы имеем дело уже с министром финансов корабля, а также управляющим его «национальным банком».

Говоря современным языком, ревизор объединял в себе обязанность главного бухгалтера и завхоза. Ревизор был зачастую и банкиром, поскольку оформлял и вел сберегательные книжки матросов. На каждом корабле существовало некое подобие сберкассы, куда нижние чины могли сдать на хранение свои деньги, не опасаясь, что их похитят вороватые сослуживцы. Те, кто предпочитал не связываться с властью, прятали деньги в пушечных дулах и других укромных местах.